Читать книгу - "Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914 - Владилен Николаевич Виноградов"

Вслед за ультиматумом в Стамбул Нессельроде направил депеши в Лондон, Париж, Вену и Берлин с просьбой поддержать российские требования; в случае провала демарша в Турции царь запрашивал у европейских государств мандат на войну, заранее заверяя, что ее цели будут оговорены с державами (и отказываясь тем самым от экспансионистских «излишеств»), Александр потерпел оглушительный провал. Взять турок на испуг не удалось. В Лондоне его ожидал холодный душ. Р. Каслри, видимо, в раздражении от того, что царь вышел из повиновения, дал понять послу Х. А. Ливену, что «британский кабинет хотел бы видеть Оттоманскую Порту одержавшей верх» и таким «простейшим способом» прекратить «осложнения» на Востоке. В сентябре четыре державы учинили демарш, но не перед турками, а перед греками, в котором поучали мятежников: «Всякое восстание против законного монарха равно порицается как высокой моралью Святого Евангелия, так и принципами чистой политики»[413]. Российские оппоненты выступили в полном соответствии с постулатами Священного союза, и возглавляла их Великобритания, в союзе не состоявшая. Налицо был серьезный раскол в ассоциации, и не в пользу России.

Угроза противодействия держав, трудное финансовое положение, неготовность армии к новым тяжелым испытаниям, не зажившие еще после Отечественной войны раны – все эти сугубо реальные факторы беспокоили царя. Тревожило его и положение в России. В 1820 году произошли волнения в привилегированном Семеновском полку, вызванные жестокостью командира, и Александр Павлович не скрывал своих опасений перед A. A. Аракчеевым: «И в России под государственное здание подведена пороховая мина карбонаризма»[414].

Пришлось возвращаться к старой тактике уговаривания без надежды на успех. В услугах энергичного и рискованного ходатая по балканским делам в лице Каподистрии перестали нуждаться. Уход грека совпал с утверждением царя, и уже навсегда, в охранительном курсе: никаких зигзагов в сторону либерализма, с легким вольномыслием «дней Александровых прекрасного начала» покончено, государственный интерес усматривался в сохранении крепостничества в России и в консервации легитимных режимов в Европе.

Но тот же государственный интерес требовал на Востоке иной линии поведения, взвешенной поддержки национально-освободительного движения, без рискованных, чреватых войной и изоляцией шагов, на которые горазд был граф Иоанн Антонович. В объяснениях с царем он прибегал к предельно допустимому по решительности перед коронованной особой тону: он покинет свой пост, если не захотят предпринять то, что должно (то есть воевать)[415]. Не захотели. Каподистрия попросился в длительный отпуск по состоянию здоровья. Все понимали – это отставка, хотя ему сохранили жалование, что позволяло проживать безбедно в Швейцарии. В отечественной историографии она вполне правомерно сочетается с утверждением внешней политики страны на позициях консерватизма. Думается, это положение можно дополнить и другим: не мог Министерство иностранных дел возглавлять человек, для которого на первом месте стояли интересы греческого и, шире, балканского освободительного движения, о чем он сам свидетельствовал: «Что мне высокое благоволение императора Александра, если я не воспользуюсь им для помощи тому народу, к которому я исключительно принадлежу», и не останавливавшегося во имя этой поддержки перед прыжком России в неизвестность, каковым явилась бы война.

Министром долгие годы оставался Карл Вильгельмович (позднее – Васильевич) Нессельроде, которому Ч. Вебстер давал уничижающую характеристику: личность «с душой, погруженной в рутину при отсутствии каких-либо собственных идей, кроме разве отвращения ко всему новому и либеральному»[416]. Дореволюционная и советская историография не знали к нему пощады. Рискнем все же сделать одно замечание. Никаких собственных идей Карл Васильевич не имел и в них не нуждался. Он был верным слугой императоров, фанатиком департамента, трудягой, исписывавшим горы бумаг (а дома он находился под каблуком жены Марии Дмитриевны, урожденной Гурьевой, по прозвищу «петербургская ведьма»). Внешней политикой управлял единолично Николай I, в советниках не нуждавшийся. Однако опыт есть опыт, и в рамках царских повелений в 1820-е годы при подготовке войны с Турцией Нессельроде проявил себя достаточно умелым тактиком.

* * *

Петербургский кабинет после разрыва отношений с Портой ощутил все неудобства ситуации «ни мира, ни войны». Нет смысла блуждать вместе с российской дипломатией по бесконечному лабиринту, именовавшемуся поисками путей умиротворения Греции. В отличие от древнегреческого, выход из него вообще отсутствовал ввиду непримиримости сторон, и никакая нить Ариадны не могла вывести из него изрядно уставших в блужданиях россиян. Четыре года прошли в суете. Возможности прямого общения с Высокой Портой не существовало, и полная безысходность ситуации побудила ведомство иностранных дел обратиться к посредническим услугам лорда Перси Стрэнгфорда, британского посла в Константинополе, хотя тот был известен своими протурецкими симпатиями. Это было все равно, что пустить козла в огород стеречь капусту. Какое-то время бег на месте продолжался с участием англичанина. В поисках выхода из тупика Нессельроде в январе 1824 года сочинил «Записку об умиротворении Греции», предложив образовать на ее территории три автономных княжества. В плане историческом следует отметить ее положительную сторону – впервые великая держава предлагала возродить греческую государственность на столь значительном пространстве, включающем Морею, остров Крит, Эпир, Акарнанию, бывшее венецианское побережье Адриатики, Беотию, Фессалию и Аттику[417].

Инициатива повисла в воздухе, привлечь державы к обсуждению проекта не удалось, турки встретили в штыки идею коллективного вмешательства европейских государств в отношения султана с его взбунтовавшимися подданными. Неожиданный афронт получило творение Нессельроде со стороны греков, добивавшихся полной независимости и в то время успешно сражавшихся с османскими карателями. «Ноту с севера» они сочли несправедливой и жестокой, и свой протест направили в Форин-офис, заключив его знаменательными словами: «Разве можно сегодня сомневаться в том, что греки достойны независимости?»[418]. Свои взоры в поисках поддержки эллины обратили не к Петербургу, а к Лондону.

В 1822 году Р. Каслри, страдавший манией преследования, покончил жизнь самоубийством: будучи оставлен без присмотра в загородном доме, он зарезался перочинным ножом. Ему на смену пришел Джордж Каннинг, крупнейший государственный муж Британии XIX века, уже выступавший на страницах нашей книги. Он не участвовал, подобно своему предшественнику, в конгрессовой дипломатии и относился критически к Священному союзу. Британией тогда безоговорочно управляли лендлорды и сквайры, используя для этого сохранившуюся со Средневековья систему округов, при которой депутатов в Палату общин посылали многочисленные захиревшие, а то и вымершие «гнилые» и «карманные» местечки, а не рожденные промышленной революцией большие города. Могущественная торговая, индустриальная и банковская буржуазия к власти не допускалась. Тори (консерватор) Каннинг стремился смягчить ее недовольство и умерить оппозиционность учетом ее экономических интересов. Он поверг в оцепенение ретроградов во главе с герцогом Веллингтоном, признав независимость сражавшихся против испанского ига