Читать книгу - "Искусство. Письма на заметку - Шон Ашер"

пока само это колесо повторения не истребляет его воображение.

Художник обязан владеть природой. Он должен подстроиться под ее ритм, приложить для этого усилия, которые воплотятся позднее в мастерство, позволяющее ему выразить себя собственными словами.

Будущий художник должен чувствовать, что является полезным для его развития, будь то рисование, или даже лепка, что угодно, что поможет ему слиться с природой, породниться с ней, раскрыв в себе то, что пробуждает в нем чувства, – это я и называю природой. Я считаю образование путем рисования наиболее существенным. Если рисование – прибежище духа, а цвет – обитель чувств, то рисование идет первым, поскольку воспитывает дух и позволяет затем цвету уводить в мир духовности. Хочется кричать это во весь голос, когда я вижу работы молодых художников, для которых живопись более не приключение, чья единственная задача – добраться до первой персональной выставки, первого шага на пути к славе.

Лишь после многих лет подготовки может молодой художник притронуться к цвету – не в смысле свойства рисунка, а в качестве средства выражения сокровенного. Тогда есть надежда, что образы или даже символы, которыми он пользуется, станут отражением его любви ко всему миру, отражением, которое он сможет с уверенностью направить на службу полученного им образования, бесхитростно и честно по отношению к себе. Тогда цвет станет для него точным инструментом. Он станет использовать цвет в соответствии с естественным порядком, не умозрительно, но как скрытую основу, произрастающую непосредственно из его чувств; он уподобится Тулуз-Лотреку, который в конце своей жизни смог воскликнуть: «Наконец-то я больше не понимаю, как нужно рисовать».

Начинающий художник думает, что пишет сердцем. Художник, завершивший свое развитие, тоже думает, что пишет сердцем. Прав из них лишь второй, потому что его ученичество и послушничество позволяет ему различать шаблоны, которые он может теперь, хотя бы частично, в себе подавлять.

Все это – не с целью поучать; мне всего лишь не хотелось бы, чтобы моя выставка внушала ложные понятия тем, кто должен идти своим собственным путем. Я желал бы донести до них, что цвет нельзя открыть, будто дверь в амбар: путь к тому, чтобы его удостоиться, должен быть смиренным. Но даже прежде того необходимо удостовериться, что обладаешь даром цвета, подобно тому, как певец – даром голоса. Без этого дара невозможно сделать ни шага; не всем дано, как Корреджо[13], заявить: Anch’io son pittore[14]. Познавший же цвет покажет его даже в наброске углем.

Дорогой господин Клиффорд, на этом я завершаю свое письмо. Я затеял его, чтобы показать Вам, что осознаю, на какие затраты Вы сейчас идете ради меня. Я вижу, что, подчиняясь внутренней необходимости, письмо превратилось в изложение моих представлений о рисунке, цвете и важности дисциплины в развитии художника. Если Вы сочтете, что мои размышления представляют какую-либо ценность, Вы вольны поступить с ними по своему разумению.

С уверениями в почтении

Искренне Ваш

Анри Матисс

Письмо 11

Художников в друзья

В группу так называемых шотландских колористов входили четыре художника – Лесли Хантер, Сэмюэл Пеплоу, Фрэнсис Каделл и Джон Дункан Фергюссон; вернувшись из Франции, где они некоторое время обучались, они привнесли в палитру родной страны яркие цвета французского течения фовистов. Именно в Париже Фергюссон встретил свою будущую жену, танцовщицу Маргарет Моррис, и на следующий год пара основала «Клуб Маргарет Моррис» в Челси, где могли собираться художники, музыканты и писатели, разделяющие идеи колористов. Письма Фергюссона к Моррис не уступали в цветистости его полотнам, и в октябре 1915 года он рассказал ей о мяснике, чья страсть к хаггису пришлась ему по душе.

Дж. Д. Фергюссон – Маргарет Моррис

19 октября 1915 г.

Эдинбург, 19 октября 1915 г.

Милая Госси! <…>

Дай мне, Господи, художников в друзья – то есть людей чувствующих, будь они сами хоть зеленщиками, хоть кочегарами; кем угодно, лишь бы они не были лишены чувства времени, цвета и звука.

В воскресенье вечером я был в гостях, и хозяин обсуждал со мной живопись, весьма страстно. В разговоре я упомянул Бёрнса (разумеется), и он рассказал мне, что недавно на званом обеде в гольф-клубе некоторый мясник, большой поклонник Бёрнса, декламировал «Послание к хаггису»[15]. Он так разошелся, что к концу едва не потерял сознание.

Ты, будучи особой травоядной и нервной, естественно, сочтешь это возмутительным и отвратительным. Я же считаю, что это достойно восхищения и подражания. Тот, кто хаггис производит, продает и воспевает, будучи исполненным к нему чувств, родственных вдохновению Бёрнса, с моей точки зрения довольно близок к постижению сути. Жаль, что ты со мной не согласна. Представь себе этого мерзкого мужика, торговца плотью! Хуже того, торговца требухой – то есть потрохами, внутренностями, кишками. Набивщика требухи, потрохов, внутренностей и кишок. Изготовителя хаггиса, или даже хаггисов. То есть человека, набивающего кишки животных ливером, а точнее, большие и малые желудочные мешки овец смесью легких, печени, сердца, овсяных хлопьев, острого перца, черного перца, соли и упаренной жижи, в которой требушина кипятилась, впихнутой в этот желудочный мешок, зашитый суровой ниткой, – мешок, который затем вываривается часами и время от времени протыкается большой спицей, чтобы скапливающиеся внутри газы его не разорвали.

Представь его над бурлящим котлом, полным хаггисов; он наблюдает за ними, ворошит их своей спицей, гоняет их соответственно ритму Бёрнсовых строк, теснящихся в его голове, и в минуты возвышенности, когда он зрит их, исполненных формы, и осознает их, исполненных пищи, настоящей пищи, питающей как тело, так и чувства, – в эти минуты, ощущая непрерывность развития идеи, от замысла через акт творения к воплощению, в эти самые минуты этот омерзительный человек парит в четвертом измерении, если можно так сказать, и его прочувствованная декламация рождена этим всеобъемлющим опытом вселенной, где он отмеряет время движением спицы и разделяет его на мгновения ее уколами.

От грубой поэтики пахаря, наевшегося хаггиса, милая моя Маргарита, стошнит любого, кто воспитан на Платоновых диалогах. Думаю, кроме Чосера, или же мясника, или же меня, никто не в состоянии ее вынести. Ни в коем случае не рассказывай об этом друзьям. А лучше сожги письмо немедленно!

Твой Дж. Д. Ф.

Письмо 12

Мишень для постоянных упреков

Гарриет Хосмер родилась к городе Уотертаун, штат Массачусетс, в 1830 году. Уже к девятнадцати годам она знала, что посвятит свою жизнь достижению совершенства в выбранном ею занятии