Читать книгу - "11 звезд Таганки - Михаил Александрович Захарчук"

На столь решительную переоценку ценностей наложилась ещё и трагически нелепая смерть второй, чрезвычайно любимой жены Семёна Владимировича – Евгении Степановны Лихалатовой, с которой он познакомился на войне. (Женщину убила сосулька, упавшая с крыши собственного дома). Кроме всего прочего Высоцкого старшего начали донимать фронтовые раны. И без того с характером не сахар, Семён Владимирович стал свиреп и раздражителен до крайности. Читая «Босую душу» даже не в очках, а с лупой в руках (на самом деле с лупой!), он натурально терроризировал бедолагу-автора своими придирками и замечаниями. Доставал меня, что называется, из-под земли. Однажды дозвонился ко мне в обкомовскую гостиницу… на Камчатке! И через двенадцать тысяч километров отчитывал: «Ну что за хренотень ты тут понаписывал?! Да не могло быть такого, дурило! Это ж как надо не любить моего сына, чтобы написать: «Лучшим его другом был Валерий Янклович»! Да кто он твой Янклович? Он же по Нью-Йорку бегал и продавал Володины рукописи по 50 баксов за листок. Мишка Шемякин его поэтому таким барыгой на куриных ножках изобразил. Лучшего друга нашел! Да я тебе, не то что не подпишу эту хренотень, а порву её сейчас на мелкие кусочки и спущу в унитаз! Ты меня понял, пе-есатель, хренов?! Чего берешься за дело, которое тебе, дураку, не по плечу? Развелось вас, высоцковедов, как собак не резаных на мою голову! Дустом бы вас поистреблять! Нинку (первую жену, мать Володи – М.З.) он (то есть я) всюду повыпячивал! А доблесть её только в том только и состоит, что родила парня. Но потом в упор сына не видела. Вот почему ты не написал о Евгении Степановне, которая даже трубы себе, сердечная, зашила, чтобы других детей не рожать, чтобы только Володю растить?! Вот это я понимаю самоотверженность женщины!

– Семён Владимирович, побойтесь Бога! Но о трубах-то мне, откуда было знать? – растерянно вопрошал я.

– А обязан знать, коли берешься за такое дело! Ты сто раз спроси-переспроси меня, других людей, кто близко знал Володю, как это умные люди – Крылов и Перевозчиков делают. Тогда и пиши. Нет, видит Бог: я почитаю-почитаю такую хренотень, да и сам за книгу о сыне возьмусь! И запомни: нет и не было никакой Ксюши! Заруби это на своем хохлацком носу. Давай будем каждую его подружку в историю тащить! Кто она такая твоя Ксюша? А ты её тут изображаешь чуть ли не главной Володиной любовью. Я тебе дам любовь! Я тебе морду набью за такую клевету на сына, и любой суд меня оправдает! Писатель-самоучка!»

Был я уже не рад, что связался со столь, мягко говоря, оригинальным рецензентом. К тому же Семён Владимирович показал-таки мою рукопись Андрею Крылову, безусловно, первому и главному высоцковеду в стране, как первым и главным биографом барда со временем стал Валерий Перевозчиков, а хранителями его магнитофонных записей Александр Петраков и Михаил Крыжановский. И Андрей тоже раздраконил мою, как я уже откровенно признавался, на самом деле не шибко могучую работу. Но что мне оставалось делать кроме, как терпеть. Не мог я хлопнуть дверью в сердцах по многим причинам. При этом шкурный интерес, связанный с возможной публикацией повести в «Радуге», являлся причиной далеко не первостепенной: я согласен был от написанного и отказаться. Однажды, когда «Семён» (близкие и знакомые только так его величали) достал меня своими придирками по самое никуда, я ему прямо заявил: можете порвать мою «Душу» и спустить в унитаз, как грозились сделать, – я не обижусь.

«Да ладно тебе залупаться, – сказал тогда добродушно и примирительно Высоцкий. – Ну, погорячился я малость. Так для пользы же дела воспитываю тебя, дурака. Намерение-то у тебя хорошее, я, что ли не вижу, не понимаю. И пишешь ты о Володе как можешь душевно, как у тебя получается, пишешь. Херово, сынок, другое: тебе же, как Эдику Володарскому, обязательно хочется показать себя, выпендриться. Чтобы потом все говорили: вон-де какой у нас Захарчук – орёл крутой! Каких фактов жареных наковырял. А я, видишь ли, об истории, о вечности думаю. Всё-таки умные люди со временем отдадут предпочтение тому, что отец сказал о сыне, а не бредням Володиных собутыльников. Это ж понимать надо, садовая твоя голова! И обижаться на меня не надо. Мало ли чего в сердцах не ляпнешь. Ты меня понял?»

После подобных рассуждений Высоцкого старшего, пожалуй, не все мои читатели в следующее признание и поверят, но факт остается фактом: со временем мы просто привязались друг к другу. Семён Владимирович отлично видел, что ничего, кроме искренней любви к Володе мною не движет: не кривил я душой, как в своё время перед сыном, так и затем перед отцом. И общался я с ним как с отцом собственным. Далее, мы со старшим Высоцким принадлежали к одному корпоративному ведомству – Войскам противовоздушной обороны, что для него никогда пустым звуком не являлось. А с некоторых пор и вообще стали однополчанами, когда меня уже после августовского путча 1991 года назначили главным редактором журнала «Вестник ПВО». Высоцкий большую часть жизни прослужил в этих войсках. Из них же и уволился в запас с должности заместителя начальника связи Войск ПВО. Чистая, между прочим, генеральская должность была. Дом его по улице Кирова (ныне Мясницкая) одним концом был обращен к штабу Московского округа ПВО. После смерти второй жены он регулярно ходил туда обедать, поскольку не очень любил возиться на кухне, хотя сам себе и мог готовить под настроение очень даже прилично. Наконец, хоть и в разное время, но у нас с ним был один и тот же водитель служебной автомашины «Волга» – ныне здравствующий Виктор Иванович Волков! Семён Владимирович последнее обстоятельство полагал, чуть ли не мистическим, необычным – точно: «Ну, надо же, – не раз повторял почти изумлённо, – чтобы судьба-индейка так распорядилась: и тебя, и меня Витя возил. То есть, наши с тобой жизни были в его руках! А то бы я хренушки стал с тобой якшаться. Тем более, никогда бы не подарил тебе двухтомник Володин. У меня их и осталось-то штук десять не больше. Хорошо, если умру, а когда даст Бог жизни, и где я тогда возьму эти книги? Они же – золотые, ты хоть это понимаешь – зо-ло-ты-е!»

С некоторых пор показушный гнев и редко обоснованная сердитость Высоцкого перестали меня так уж сильно волновать, да и на убыль они пошли стремительно. Старик, слава Богу, понял, что перед ним не корыстолюбивый шустряк-самоучка, пытающийся выудить из благодатной ситуации