Читать книгу - "Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг. - Сергей Михайлович Сергеев"

течение десятилетий не могли или не хотели установить законный и эффективный механизм передачи трона, говорит о потрясающе низком уровне правовой культуры, унаследованном Петербургом от Москвы. В рамках этой культуры убиение или заточение низложенных предшественников являлось, как это ни чудовищно звучит, необходимым условием сохранения захваченной власти.

Правовые понятия дворянства не превосходили монарших. Лишь только благородное сословие перестала давить петровская железная рука, оно — в лице части высших сановников и гвардии — приняло самое активное участие в смене самодержцев, каждая из которых приносила участникам «дворских бурь» щедрые награды — чины, деньги, крепостных… Без этих «групп поддержки» «революции на престоле» были бы невозможны. «Стоимость» последних, кстати, «неуклонно возрастала и в 1762 г. составила уже существенную часть (порядка 10 %) бюджета [примерно полтора миллиона рублей], тогда как переворот, приведший к воцарению Екатерины I, обошёлся в 30 тысяч рублей»[425].

Значительная часть даруемых благ черпалась из конфискованного имущества побеждённых, за которым буквально выстраивались очереди. После крушения «верховников» челобитчики, а среди них были и такие люди, как В. Н. Татищев, прямо просили Анну Ивановну о пожаловании им экспроприированных имений, указывая даже уезды и количество душ. «Некоторые владения переходили от одного проштрафившегося сановника к другому, пока не наступала очередь и этого. Так, в 1723 г. московский дом вице-канцлера П. П. Шафирова, попавшего в немилость, получил П. А. Толстой. Весной 1727 г., когда Толстой был сослан на Соловки, его дом получил ближайший прихлебатель светлейшего [А. Д. Меншикова] генерал А.[Я.] Волков. После свержения Меншикова Волков лишился и своего генеральства, и своего дома, и в ноябре 1727 г. его хозяином стал новый челобитчик, подписавшийся так, как обычно подписывались титулованные холопы — подданные: „нижайший раб князь Григорий княж Дмитриев сын Юсупов княжево“»[426].

Впрочем, и сами новоиспечённые властители (точнее, властительницы) не брезговали поживиться доставшейся добычей. Анна Ивановна нарочно посылала унтер-офицера в тамбовское имение опальных Долгоруковых, чтобы отобрать у них драгоценности. После воцарения Елизаветы вещи репрессированных сторонников Брауншвейгской фамилии свозились прямо в Зимний дворец.

В этой связи любопытен один казус, когда материальные претензии российской короны встретили отпор со стороны важнейшего европейского института, гарантирующего неприкосновенность частной собственности. А. И. Остерман, глава правительства при Иване Антоновиче / Анне Леопольдовне, после «революции» 1741 г. сперва приговорённый к смертной казни, а затем отправленный в ссылку, немалую долю своих средств предусмотрительно разместил в английских и голландских банках. Елизавета повелела русскому послу в Голландии эти деньги снять со счетов, ибо они теперь «никому не принадлежат, кроме как моему двору». Однако банкир Пельс попросил предоставить ему формальное согласие наследников вкладчика и заверенную копию его завещания. Все попытки получить деньги, «не взирая ни на какие тех купцов отговорки и судебные коварства» не увенчались успехом. В 1755 г. сына Остермана отпустили за наследством, чтобы потом его с ним «накрыть». Но посол А. Г. Головкин предупредил молодого человека, и тот, не трогая капитала, продолжал путешествовать по Европе до тех пор, пока опасность не миновала.

Казалось бы, перманентная борьба за власть, калейдоскопическая смена монархов и фаворитов, зависимость претендентов от позиции гвардии — всё это должно было привести к ослаблению самодержавия. Что стоило «группе поддержки», возведшей на трон нового и зависимого от неё монарха, потребовать от него ограничения власти в свою пользу или в пользу всего благородного сословия? И такие проекты были. Они свидетельствуют о том, что петровская «европеизация» всё же не прошла даром для самосознания русской элиты. Но как характерно, что все эти «замыслы с размахом, вначале обещавшие успех», неизменно заканчивались провалом. Самый знаменитый из них — кондиции Верховного Тайного совета.

В них содержались требования к монарху без согласия ВТС «ни с кем войны не всчинать», «миру не заключать», «верных наших подданных никакими новыми податми не отягощать», «у шляхетства живота и имения и чести без суда не отъимать». Первые три пункта были актуальны для всех слоёв населения, измученных петровской военно-налоговой вакханалией. Последний наконец-то давал правовые гарантии всему русскому дворянству. В форме присяги императрице, разработанной «верховниками», понятие «самодержавие» полностью отсутствовало, а от присягающего требовалось быть верным не только государыне, но и «государству» и «отечеству». Там же речь идёт о том, чтобы «х купечеству иметь призрение, и отвращать от них всякие обиды и неволи, и в торгах иметь им волю, и никому в одни руки никаких товаров не давать [т. е. речь идёт о запрещении монополий, активно практиковавшихся при Петре], и податми должно их облехчить» и «крестьян податми сколько можно облехчить, излишние росходы государственные разсмотрить».

Декларировалось расширение совещательного начала в государстве: «Будет же когда случитца какое государственное новое и тайное дело, то для оного в Верховный тайный совет имеют для совету и разсуждения собраны быть Сенат, генералитет, и калежские члены и знатное шляхетство; будет же что касатца будет к духовному управлению, то и синодцкие члены и протчие архиереи, по усмотрению важности дела». «Верховники» планировали созвать комиссию для разработки новых законопроектов, в которую должны были войти 20–30 выборных от шляхетства. Причём в случае, если комиссия будет касаться церковных, военных или торговых вопросов, то следовало привлекать к их обсуждению выборных от духовенства, «военных людей» и купечества, «и тех выборных от всякого чина допускать в совет и давать им ровные голосы».

Неверно считать, что «верховники» были одиноки в своём «великом намерении» (М. М. Щербатов), «либеральные» настроения носились в воздухе. П. И. Ягужинский заявлял: «Теперь время, чтобы самодержавию не быть». Генерал М. А. Матюшкин провозгласил себя «италианцем» и поклонником республики. Из шляхетской среды было выдвинуто несколько конституционных проектов, подписанных более чем тысячей человек, но их создатели и «верховники» не смогли найти между собой компромисс (в дворянских проектах планировалось значительно расширить число членов ВТС). В результате в момент конфликта «сильных персон» и императрицы шляхетство взяло сторону последней, опасаясь олигархии Голицыных-Долгоруковых.

Боялись, говоря словами А. П. Волынского, того, чтобы «не сделалось вместо одного самодержавного государя десяти самовластных и сильных фамилий, так мы, шляхетство, совсем пропадём и принуждены будем горше прежнего идолопоклонничать и милости у всех искать, да ещё и сыскать будет трудно, понеже ныне между главными, как бы согласно ни было, однако ж впредь, конечно, у них без раздоров не будет; и так один будет милостив, а другие, на того злобствуя, вредить и губить станут…понеже народ наш наполнен трусостию и похлебством, и для того, оставя общую пользу, всяк будет трусить и манить главным персонам для бездельных своих интересов или страха ради…бездельные ласкатели всегда будут то говорить, что главным надобно; а кто будет правду говорить, те пропадать станут… К тому же главные для своих интересов будут прибирать к себе