Читать книгу - "Французские тетради - Илья Григорьевич Эренбург"

весь Париж ищет полдень.

7. «Не для того писал Бальзак…»

Не для того писал Бальзак.

Чужих солдат чугунный шаг.

Ночь навалилась, горяча.

Бензин и конская моча.

Не для того – камням молюсь –

Упал на камень Делеклюз.

Не для того тот город рос,

Не для того те годы гроз,

Цветов и звуков естество,

Не для того, не для того!

Лежит расстрелянный без пуль.

На голой улице патруль.

Так люди предали слова,

Траву так предала трава,

Предать себя, предать других.

А город пуст и город тих,

И тяжелее чугуна

Угодливая тишина.

По городу они идут,

И в городе они живут,

Они про город говорят,

Они над городом летят,

Чтоб ночью город не уснул,

Моторов точен грозный гул.

На них глядят исподтишка,

И задыхается тоска.

Глаза закрой и промолчи –

Идут чужие трубачи.

Чужая медь, чужая спесь.

Не для того я вырос здесь!

8. «Я помню – был Париж. Краснели розы…»

Я помню – был Париж. Краснели розы

Под газом в затуманенном окне,

Как рана. Нимфа мраморная мерзла.

Я шел и смутно думал о войне.

Мой век был шумным, люди быстро гасли.

А выпадала тихая весна –

Она пугала видимостью счастья,

Как на войне пугает тишина.

И снова бой. И снова пулеметчик

Лежит у погоревшего жилья.

Быть может, это все еще хлопочет

Ограбленная молодость моя?

Я верен темной и сухой обиде,

Ее не позабыть мне никогда,

Но я хочу, чтоб юноша увидел

Простые и счастливые года.

Победа – не гранит, не мрамор светлый, –

В грязи, в крови, озябшая сестра,

Она придет и сядет незаметно

У бледного погасшего костра.

1942

9. «Ты говоришь, что я замолк…»

Ты говоришь, что я замолк,

И с ревностью, и с укоризной.

Париж не лес, и я не волк,

Но жизнь не вычеркнешь из жизни.

А жил я там, где, сер и сед,

Подобен каменному бору,

И голубой, и в пепле лет,

Стоит, шумит великий город.

Там даже счастье нипочем,

От слова там легко и больно,

И там с шарманкой под окном

И плачет и смеется вольность.

Прости, что жил я в том лесу,

Что всё я пережил и выжил,

Что до могилы донесу

Большие сумерки Парижа.

1945

10. Французская песня

Свободу не подарят,

Свободу надо взять.

Свисти скорей, товарищ,

Нам время воевать.

Мы жить с тобой бы рады,

Но наш удел таков,

Что умереть нам надо

До первых петухов.

Нас горю не состарить,

Любви не отозвать.

Свисти скорей, товарищ,

Нам время воевать.

Другие встретят солнце

И будут петь и пить,

И, может быть, не вспомнят,

Как нам хотелось жить.

1946

11. «Во Францию два гренадера…»

«Во Францию два гренадера…»

Я их, если встречу, верну.

Зачем только черт меня дернул

Влюбиться в чужую страну?

Уж нет гренадеров в помине,

И песни другие в ходу,

И я не француз на чужбине, –

От этой земли не уйду,

Мне все здесь знакомо до дрожи,

Я к каждой тропинке привык,

И всех языков мне дороже

С младенчества внятный язык.

Но вдруг замолкают все споры,

И я – это только в бреду, –

Как два усача гренадера,

На запад далекий бреду,

И все, что знавал я когда-то,

Встает, будто было вчера,

И красное солнце заката

Не хочет уйти до утра.

1947

12–13. Франция

12. «Дорога вьется, тянет, тянется…»

Дорога вьется, тянет, тянется.

Заборы, люди, города.

И вдруг одно: а где же Франция?

Запряталась она куда?

Бретань, и море в злобе щерится,

И скалы рвет огромный вал.

Разлука ли? Мне всё не верится,

Что эти руки целовал.

Не улыбнешься, не расплачешься,

А вспомнишь – закричишь со сна.

Парижа позднее ребячество,

Его туманная весна –

В цветах, в огнях, в соленой сырости…

Я не спрошу, что стало с ним.

Другие девушки там выросли

И улыбаются другим.

Так сделан человек: расстанется,

Всё заметет тяжелый снег.

И я как все. А где же Франция?

Я выдумал ее во сне.

Но ты не говори о верности,

Я верен, только не себе –

Тому, что бьется, вьется, вертится –

Своей тоске, своей судьбе.

1948

13. «Читаешь, пишешь, говоришь…»

Читаешь, пишешь, говоришь,

И вдруг встает былой Париж,

Огромный, огненный, живой,

С горячей, мокрой синевой.

Как он сумел прийти сюда?

Ходить – не ходят города,

Им тяжело, у них дома.

И кто из нас сошел с ума?

Тот город, что, забыв про честь,

Готов в любое сердце влезть,

Готов смутить любой покой

Своей шарманочной тоской, –

Сошел ли город тот с ума,

Сошли ли с мест своих дома?

Иль, может, я в бреду ночном,

Когда смолкает все кругом,

Сквозь сон, сквозь чащу мутных лет,

Сквозь ночь, которой гуще нет,

Сквозь снег, сквозь смерть, сквозь эту тишь

Бреду туда – всё в тот Париж?

1948

14. Над стихами Вийона

«От жажды умираю над ручьем».

Водоснабженцы чертыхались:

«Поклеп! Тут воды ни при чем!

Докажем – сделаем анализ».

Вердикт гидрологов, врачей:

«Вода есть окись водорода,

И не опасен для народа

Сей оклеветанный ручей».

А человек, пускавший слухи,

Не умер вовсе над ручьем, –

Для пресечения разрухи

Он был в темницу заключен.

Поэт,