Читать книгу - "Власть. Новый социальный анализ - Бертран Рассел"

догматизма, любое мнение, с которым люди не согласны, может нарушить мир. Школьники склонны третировать мальчика со взглядами, которые им почему-то кажутся неправильными, и многие взрослые не выходят за пределы умственного развития таких школьников. Общее либеральное чувство, окрашенное в какой-то мере скептицизмом, значительно облегчает социальное сотрудничество и, соответственно, повышает возможность свободы.

Энтузиазм возрождения, как у нацистов, у многих вызывает восхищение энергией и внешним самоотречением, которому он служит причиной. Коллективное возбуждение, включающее в себя безразличие к боли и даже смерти, хорошо известно по истории. Там, где оно возникает, свобода невозможна. Энтузиастов можно сдержать лишь силой, а если их не сдерживать, они будут использовать силу против других. Мне вспоминается один большевик, которого я встретил в Пекине в 1920 году, который ходил туда-сюда по комнате, в полной уверенности восклицая: «Если мы не убьем их, они убьют нас!» Такое настроение у одной стороны, разумеется, порождает то же самое настроение у другой; следствием оказывается борьба до самого конца, в которой все подчинено победе. В этой борьбе правительство приобретает деспотическую власть ради достижения военных целей; в итоге же оно, если одерживает победу, использует эту власть сначала для того, чтобы сокрушить оставшихся врагов, а потом для дальнейшего утверждения своей диктатуры над своими собственными сторонниками. Результатом оказывается совсем не то, ради чего сражались энтузиасты. Энтузиазм, хотя он и может достичь определенных результатов, вряд ли способен достичь тех результатов, которых хочет. Восхищаться коллективным энтузиазмом бездумно и безответственно, поскольку его плодами являются жестокость, война, смерть и рабство.

Война – главный двигатель деспотизма и величайшее препятствие для установления системы, в которой безответственная власть по возможности не допускается. Следовательно, предупреждение войны – основная часть нашей проблемы, и я должен сказать, что самое главное, во что я верю, так это в то, что, если бы мир однажды освободился от страха войны, он, какова бы ни была его форма правления или экономическая система, со временем нашел бы способы ограничить жестокость своих правителей. С другой стороны, всякая война, особенно современная, подталкивает к диктатуре, заставляя робких искать предводителя и превращая смелых из общества в стаю.

Риск войны является причиной для определенного типа массовой психологии, и наоборот, такой тип психологии, если он уже сложился, повышает риск войны, а также вероятность деспотизма. Следовательно, мы должны рассмотреть то воспитание, которое снизит склонность обществ к коллективной истерии и повысит их способность к успешной практике демократии.

Демократия может добиться успеха только в случае широкого распространения двух качеств, направленность которых, как может показаться на первый взгляд, совершенно разная. С одной стороны, люди должны обладать определенной степенью самостоятельности и готовностью отстаивать свое собственное суждение; должна существовать политическая пропаганда противоположных взглядов, в которой принимают участие многие люди. Но, с другой стороны, люди должны быть готовы подчиняться решению большинства, когда они с ним не согласны. Любое из этих условий может не выполняться: население может быть слишком покорным или может последовать за сильным лидером к диктатуре; или же каждая партия может оказаться слишком самонадеянной, так что нация впадет в анархию.

Задачи воспитания в этом вопросе можно разбить на две категории: во-первых, в отношении к характеру и эмоциям; во-вторых, в отношении к образованию. Начнем с первой.

Если демократия вообще хочет быть работоспособной, население должно быть максимально свободным от ненависти и разрушительных импульсов, от страхов и услужливости. Такие чувства могут вызываться политическими или экономическими обстоятельствами, однако я хочу рассмотреть ту роль, которую воспитание играет в увеличении или уменьшении склонности людей к таким чувствам.

Некоторые родители и школы начинают с того, что пытаются научить детей полному послушанию, но такая попытка почти наверняка создаст либо раба, либо бунтовщика, причем оба этих типа не подходят для демократии. Что касается следствий сурового дисциплинарного воспитания, я придерживаюсь того же взгляда, что и все европейские диктаторы. После войны почти во всех европейских странах было какое-то количество свободных школ без излишней дисциплины или слишком демонстративного уважения к учителям; но постепенно военные автократии, включая Советскую Республику, уничтожили все свободы в школах и вернулись к старой муштре, а также к практике отношения к учителю как миниатюрному фюреру или дуче. Мы можем сделать вывод, что все диктаторы считают определенную степень свободы в школах реальным обучением демократии, а автократию в школах – естественной прелюдией к автократии государства.

Каждый мужчина и каждая женщина в демократии должны быть не рабом или бунтовщиком, а гражданином, то есть человеком, который обладает определенным правительственным умонастроением, оставляя и всем другим необходимую его долю, но не более того. Там, где демократии нет, правительственное умонастроение – умонастроение господ в отношении к подданным; но там, где демократия есть, это умонастроение равного сотрудничества, которое включает утверждение своего мнения, но в определенной степени, и не больше.

Это подводит нас к источнику затруднений многих демократов, а именно к так называемой принципиальности. К большинству разговоров о принципиальности, самопожертвовании, героической преданности делу и т. д. следует отнестись с некоторым скепсисом. Поверхностный психоанализ легко покажет, что за этими изящными названиями скрывается нечто совершенно иное, а именно гордыня, ненависть, желание мести, которое было идеализировано, коллективизировано и персонифицировано в качестве некоей благородной формы идеализма. Воинственного патриота, который готов и даже рвется воевать за свою страну, можно обоснованно заподозрить в определенном удовольствии от убийства. Добросердечное население, состоящее из людей, к которым в детстве относились с добротой и сделали их счастливыми, и кто в юности понял, что мир – место для них дружественное, не выработает того специфического идеализма, который называется патриотизмом, классовой войной или как-то еще и который состоит в объединении ради убийства большого количества людей. Я полагаю, что склонность к жестоким формам идеализма усиливается несчастливым детством, и она бы сгладилась, если бы раннее воспитание в эмоциональном плане было таким, каким оно и должно быть. Фанатизм – дефект отчасти эмоциональный, а отчасти интеллектуальный; с ним надо бороться тем счастьем, которое делает людей добросердечными, и тем интеллектом, который взращивает научную привычку.

Настрой в практической жизни, необходимый для успешной демократии, точно совпадает с научным настроем в жизни интеллектуальной; он представляет собой середину между скептицизмом и догматизмом. Он полагает, что истина не является ни вполне постижимой, ни полностью непостижимой; она постижима в определенной степени, и только с определенным трудом.

Автократия в ее современных формах всегда совмещается с верой: верой Гитлера, Муссолини или Сталина. Там, где есть автократия, молодежи внушается определенный комплекс убеждений еще до того, как она получает способность мыслить, и эти убеждения насаждаются с постоянством и упорством, в надежде на то, что впоследствии ученики никогда не смогут