Читать книгу - "Змея, крокодил и собака - Барбара Мертц"

от Эмерсона. Я стала рассчитывать графики. Если бы он выбрал самые быстрые средства передвижения и свёл отдых к минимуму, он мог бы даже уже сейчас быть в Каире. Хватит ли у него ума расспросить о нашем нынешнем местонахождении вместо того, чтобы по старому следу отправиться за нами в Луксор? Некоторые наши друзья-археологи знали, что мы отправились в Амарну, поскольку к ним необходимо было обратиться, чтобы получить разрешение на раскопки. Трогательная забота и мощное влияние месье Масперо оказали колоссальную помощь в преодолении бюрократической волокиты, и он был не единственным, кто знал о нас. Если бы Кевин направился прямо в Амарну, то оказался бы здесь уже через несколько дней.

«Довлеет дневи злоба его», – напомнила я себе. Ну что ж, я предупреждена. И буду иметь дело с Кевином, когда – я была уверена, что надо употреблять слово «когда», а не «если» – он появится.

Чудесная египетская ночь успокоила меня своей магией. Взошедшая восковая луна висела шаром живого света над утёсами, оттеняя их бледный известняк своим серебром. Когда я бродила по палубе, шелест юбок смешивался со слабым плеском воды и шёпотом пальмовых листьев, волновавшихся на ночном ветру, и мне вспомнилось былое полнолуние, которое я наблюдала с другой палубы. Менее месяца назад... С какими невероятными надеждами, затаив дыхание, я глядела на тот серебристый шар! Эмерсон стоял рядом со мной, одна его сильная рука сжимала мою, другая – обвивала мою талию. И вот я осталась одна, а он находился дальше от меня, чем когда бы то ни было, хотя в реальности нас разделяли всего несколько футов.

Окна кают открывались на палубу. В его комнате горел свет; тонкие марлевые занавески не мешали наблюдать за происходящим. Проходя мимо, я видела, что он сидит за столом, заваленным книгами и бумагами. Он сидел спиной ко мне, согнувшись над работой. Он не поднял голову, хотя, наверное, слышал стук моих каблуков. Искушение остановиться и наслаждаться созерцанием того, что так знакомо и так любимо – бугристых и гладких мышц этих широких плеч, густых падающих волос, завивавшихся возле ушей – было почти непреодолимо, но я превозмогла его. Достоинство запрещало мне рисковать оказаться обнаруженной за подглядыванием, будто влюблённой девчонке.

Когда я, не останавливаясь, прошла далее, в тени рядом с окном Эмерсона что-то зашевелилось, низкий голос пробормотал приветствие на арабском языке, и я жестом призвала к молчанию. Я не видела, кто именно прятался в темноте – силуэты были одинаковы, потому что все мужчины носили одинаковые тюрбаны и развевающиеся одежды. Они были замечательной, честной, сплочённой группой, преданной своему работодателю. Без сомнения, он неплохо платил им. (Никакого цинизма – ни один разумный человек не может испытывать преданности к тому, кто не намерен платить ему в должной мере.)

По пути меня приветствовали и другие неизвестные тени. Сидевший на корточках у моего окна, спиной к стене, курил, пылающий конец его сигареты метнулся, как гигантский светлячок, когда он поднёс руку ко лбу и груди[178].

Окна комнат, где обитали юноши, были тёмными; из окна Рене доносился гул басовитого храпа – поразительного для такого нежного молодого человека с лицом эстета. Окно Берты также не светилось. Конечно же, она устала; хождение во все стороны по раскопкам, естественно, утомило городскую девушку, не привыкшую к здоровой физической нагрузке. Я узнала того, кто охранял её окно, по росту: он был самым высоким и самым сильным из членов экипажа. Сайрус не собирался рисковать.

Идя дальше, я взглянула и на его окно, и увидела, что оно тоже не освещено. Возможно, он всё ещё сидел в салоне, выходившем на верхнюю палубу.

Я не нуждалась в одиночной прогулке при лунном свете. Поскольку меня могли видеть только безмолвные наблюдатели, я позволила себе улыбнуться и покачать головой. Методы доктора Шаденфрейде не излечили Сайруса от романтической слабости. Будучи чем-то вроде психолога-любителя, я задавалась вопросом: не родилась ли его грубовато-добродушная американская склонность влюбляться в совершенно неподходящих дам из бессознательного желания оставаться холостяком? Скромная женщина, которой я являюсь, не могла не заметить его всё более нежные взгляды и рыцарское стремление встать на мою защиту, но я прекрасно понимала, что эта растущая привязанность основывалась исключительно на дружбе и на своеобразной неотёсанной галантности, которой славятся американцы. Любая «дама в беде» в возрасте от восемнадцати до сорока восьми вызвала бы те же самые инстинкты. Сайрус знал, что он абсолютно защищён от участи брака со мной – не только при жизни Эмерсона, но и после. Могла бы я, познав такого человека, стать невестой другого?

Лунный свет вызвал во мне болезненную впечатлительность – обычное его действие, когда наслаждаешься луной в одиночестве. Я вернулась в свою комнату, написала телеграммы Гарджери и Уолтеру, сочинила повелительное письмо сыну и привела в порядок записи, посвящённые сегодняшним раскопкам. Когда я закончила, мои веки были тяжелее камня; и, тем не менее, я, как всегда, сто раз расчесала волосы, приняла долгую (холодную) ванну и намазала кремом кожу. (Это не тщеславие, а необходимость в Египте, где солнце и песок ужасно влияют на цвет лица.) Я надеялась, что интенсивные труды помешают мне заснуть. Однако этого не произошло. Уверена, что не стоит раскрывать содержание моих снов сочувствующему Читателю.

* * *

Для такой крепкой женщины, как я, беспокойная ночь ничего не значит. Я проснулась свежей и настороженной, готовой столкнуться с трудностями, которые, по моему убеждению, были неизбежны. Эмерсон выжидал, пытаясь избавить нас от охраны, чтобы приступить к своим археологическим изысканиям, но он – нетерпеливый человек, и я подозревала, что он намеревается воплотить в жизнь свой смешной план. Я никак не могла помешать этому, потому что любые аргументы бессильны, когда ему втемяшится в голову какая-нибудь глупая идея. Всё, что я могла сделать – ожидать худшего и предпринимать шаги, чтобы предотвратить его. В схеме Эмерсона имелось одно преимущество: чем дальше мы находились от реки, тем сложнее было бы Кевину О'Коннеллу добраться до нас.

Первый же взгляд на Эмерсона утром усилил мою догадку: сегодня – тот самый день. Он поглощал завтрак с видом человека, нуждающегося в пище из-за предстоящей напряжённой деятельности, и пребывал в подозрительно благодушном настроении, похвалив Рене за быстроту, с которой тот изучал методы раскопок, и одобрив план местности, составленный Чарли. Время от времени он бросал кусочки колбасы Анубису, который ловил их в воздухе, как форель, выпрыгивающая из воды, чтобы схватить муху. Мне бы