Читать книгу - "Жизнь русского обывателя. Часть 3. От дворца до острога - Леонид Васильевич Беловинский"

и Рождество отдавал в карете, запряженной в 6 лошадей цугом; два форейтора, на задках два гайдука, жандарм и казак верхами в полном параде. Таким нарядом он ездил дня по два, по три сряду, часов с 12 до 5 дня, пока всех не объездит. Все попадавшиеся ему на улице низко кланялись, и он отвечал на их поклоны с самодовольной приятной улыбкой. Отдавал визиты лично или билетами даже секретарям присутственных мест…

При доме А. Д. была отлично устроенная дача. Из гостиной был выход на террасу в цветник. От цветника были проведены три аллеи, разделявшиеся разного рода деревами: вишнями, бергамотами, дулями, сливами и местами сиренями и акациями. По обеим сторонам этих аллей – сад с лучшими породами яблок, в шахматном порядке правильно рассаженных. По саду разбросаны были хорошо устроенные беседки. Те три аллеи от дома тянулись сажен на 60 и примыкали к пруду, рассекавшему рощу на две половины; через пруд проведены мосты лучшего устройства; около пруда и в самой роще были сделаны разных форматов и архитектуры беседки, скамейки и столики; всюду прочищены дорожки, окаймлявшие рощу разнородными кустами в живописном виде. В пруду были лодочки, плавали лебеди, гуси лучшей породы и разных пород утки. Вообще дача представляла великолепный вид. Сюда в весеннее и летнее время, в праздники и торжественные дни саратовцы всех сословий сходились гулять, пользоваться приятным воздухом и благотворным запахом цветов, без всякой платы. Запрещения не было никому, только бы прилично были одеты и держали себя пристойно» (141, с. 40–41).

Читатель, надо полагать, догадывается, откуда была вся эта благостыня? О Панчулидевых было много сказано в главе «Чиновничество». Но если читатель полагает, что Панчулидзев был исключением в провинциальном свете, то он грубо ошибается. Вот пензенский помещик П. А. Горихвостов. «Владея хорошим родовым имением, он чрезвычайно умножил его экономическими средствами, будучи экономии директором и потом вице-губернатором в Вятской губернии… его экономическая система что-то не понравилась; нашли, что она накладна для казны, и не совсем учтиво отказали ему от должности. Он приехал на житье в… Пензу, где всех он был богаче, всех старее летами и чином, где не весьма строго смотрели на средства к обогащению и охотно разделяли удовольствия, ими доставляемые. Старость его, которую называли маститою, была отменно уважаема: ибо за дешевый, хотя множеством блюд обремененный стол его садилось ежедневно человек по тридцати…

Тот, о коем кончил я рассказ, может почитаться добродетельным в сравнении с тем, о коем я стану говорить… Я не знавал человека хуже Семена Алексеевича Охлебнина… Скажу только о необыкновенном способе, который употреблял он для стяжания себе богатства. Он заводил тяжбы со всеми соседями, преимущественно же с мелкими дворянами; когда он приводил их в отчаяние, то мирился с ними не иначе как с условием уступить ему их малые участки за низкую цену, которую он сполна не выплачивал, и они отступались от нее, чтобы от него как-нибудь отвязаться. Когда у других шел спор об имении, то с предложениями о покупке его он обращался единственно к тем, кои лишались надежды выиграть дело, и таким образом за самую умеренную цену приобретал поместье и процесс. Этот ябедник действовал не подкупом, а страхом; он во всех судах был ужас и бич присутствующих, секретарей и повытчиков. Когда мы приехали в Пензу, говорили, что у него в одно время было тридцать два процесса, такие люди редко бывают щекотливы, а этот еще требовал уважения…

На… дочери его, Елизавете, женился… игрок Ошанин. Выгнанный сперва из столиц, потом из губернских городов, сей смелый, но, видно, не довольно искусный человек, неоднократно изобличенный в мошенничестве и воровстве, избрал убежищем… Пензу. Довольно уже неопытных юношей, довольно неосторожных мужей прошло чрез хищные руки его, чтобы дать ему средства завести хороший дом и жить в нем прилично. Некоторая роскошь есть одна из приманок… она дом его сделала привлекательным» (35, с. 92–93).

Таков был провинциальный свет, казавшийся смешным и отвратительным тому, кто живал в свете петербургском. «Вообще Пенза была, как Китай, не весьма учтива, но чрезвычайно церемонна; этикет в ней бывал иногда мучителен… Когда бывал званый обед, то мужчины теснились в зале, вокруг накрытого стола; дамы, люди пожилые и почтенные и те, кои садились в карты, занимали гостиную, девицы укрывались в… диванной. Всякая приезжающая дама должна была проходить сквозь строй, подавая руку направо и налево стоящим мужчинам и целуя их в щеку; всякий мужчина обязан был сперва войти в гостиную и обойти всех сидящих дам, подходя к ручке каждой из них» (35, с. 95). Впрочем, Ф. Ф. Вигель, разговор которого А. С. Пушкин ценил как занимательный и дельный, язвил и большой петербургский свет.

Принадлежность к свету, конечно, требовала большого богатства, но иногда, особенно в провинции, даже в Москве отнюдь не означала его наличия. Иногда было наоборот. Светские люди даже не гнушались своеобразного нищенства. Товарками Тютчевой по фрейлинству были две сестры Бартеневы. «Их мать жила в Москве; будучи в стесненных обстоятельствах и почти не имея никаких доходов, она существовала за счет широкого гостеприимства, в то время господствовавшего в аристократических домах старой столицы. С утра она усаживалась вместе со своим многочисленным потомством в огромную карету, которая перевозила всю семью в различные концы города, из дома какой-нибудь родственницы в дом добрых знакомых или богатого и знатного покровителя. Чай пили у одних, обедали у других, ужинали у третьих. В домах близких друзей детвора допускалась к семейному пиршеству, там, где отношения были более далекие, мать являлась одна, но не забывала послать со стола, к которому была приглашена, что-нибудь поесть голодному выводку в карете. После нескольких лет такого кочевого образа жизни почтенная дама в один прекрасный день скончалась, и императрице доложили, что на московской мостовой в карете остались шесть хорошеньких девочек и три мальчика. Императрица приняла дело к сердцу, велела разместить всех детей по различным учебным заведениям, за исключением старшей дочери Полины, которая по возрасту уже переросла школьную скамью. Ей было восемнадцать лет, она была недурна собой и говорила на том странном языке, представлявшем смесь русского с французским, который в то время был принят в московском обществе. Взятая во дворец, она впоследствии получила шифр (т. е. знак фрейлины, бриллиантовый коронованный вензель императрицы или великой княгини. – Л. Б.) и заменила своим сестрам мать в заботах о их воспитании. Одна из них, Надежда, тоже сделалась фрейлиной императрицы, другая – Мария, вышла замуж за некоего г-на Нарышкина; третья, Вера, была назначена фрейлиной к принцессе Ольденбургской, а последняя – Наталия – к великой княгине Александре Иосифовне» (183, с. 85–86). Впрочем, «бабушка» Е. П.