Читать книгу - "Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова - Андрей Васильевич Андреев"

И к небу, высоко направив свой полет, –

Другие земли он увидит пред собою:

В природе нового нигде он не найдет.

…………………………………

В пучинах вечности нам незачем теряться,

Нам нечего искать во мгле ее ночей!

Что там откроем мы? Мир будет повторяться!

Он жалок, – беден он в безбрежности своей.

…………………………………

Нет! Мир всегда один; нет случая такого,

Чтоб в мире сотни раз не повторился он:

Что было – будет вновь, что будет – минет снова…

Так в бесконечный круг сомкнулась цепь времен!

19 декабря 1940

Музыка «Пиковой дамы» – у графини, в начале, когда Герман один – вот эта музыка ближе всего передает настроение последних месяцев. Ночью в темноте, когда один, во сне какое-то частичное разрешение.

30 декабря 1940

В Москве разговор с Комаровым. «Надежда Викторовна говорит: одного нет, не будет и тебя». Какое позорище! ‹…› Странные прозрения. Глаза от мысли становятся рентгеновскими. До сих пор как будто ничего не понимал, теперь понимаю, спокоен, холоден и вполне готов умереть.

31 декабря 1940

Кончается год, который был для меня самым тяжелым до сих пор в жизни. Тяжелым по безысходности, по нелепой безжалостности и по отсутствию сопротивляемости у меня. Развивающийся с каждым месяцем все сильнее «материалистический объективизм» спасает от последнего отчаяния и самоубийства. На будущее начинаю смотреть так же просто, спокойно и хладнокровно, как «смотрит» камень на пыльной дороге или Луна. Окаменение, окостенение – это результат года и самозащита.

1941

9 января 1941

Ощущение «живого» как заведенных машин все неотвязчивее. Машины с ощущением, с резкой реакцией «удовольствие» и «неудовольствие». Такое восприятие мира, конечно, предельное отчаяние. Дальше опускаться некуда, это – самоотречение.

19 января 1941

Одна за одной обрываются все нити. Родных почти не остается: отец, мать, сестры – на том свете, брат на этом, но лучше ли это? Сомнение в себе, «самокритика». Почти десять лет, как непосредственно сам не вожусь в лаборатории – теоретизирование, руководство, статьи, статейки, администрация – не то, не то, экспериментатор оторвался от природы.

Изоляция, боюсь людей. Скольжение глазами по книгам.

В лес, в глубокое кресло, под лампу с абажуром, без общего света.

20 января 1941

Понемногу выхожу в тираж. Пошел сегодня на военный переучет, в юсуповский дворец на Мойке. Зеркала в раззолоченных рамах, холодные расписные потолки, синие с золотом штофные обои и в окно блистающая морозным снегом Мойка, в которой топили Распутина. В голом виде сижу на юсуповских креслах, чувствуя омерзение к собственным телесам. Врачи, как манекены, щупают, тыкают. В итоге – не годен и снят с учета. 28 лет военной службы (с 1914 г.) в том или ином виде. Помню, как стоял в голом таком же виде в городской думе в июне 1914 г. в Москве. Молодость, прощай по-настоящему. Это снятие с учета первый шаг в вечную дремоту могилы. Грустно и радостно сразу.

Все, все происходящее кажется таким же случайным пустяком, как рой мух на случайно пролитой лужице молока на базаре. Придет дворник с метлой, сметет молоко, исчезнут мухи.

31 января 1941

Смерть Озе Ибсена, Грига, передача по радио. Вспомнил мать, и самому хочется – чтобы кто-то рассказал сказку о святом Петре и так вот домчаться до дверей рая. Незаметно и невозвратно. Слезы и все равно. ‹…› Трагедия Николая как непрерывная marcia funebre[282].

5 февраля 1941

У Пахомовых умерла собачонка Топси. Позавидовал этой смерти неразвернувшегося сознания…

18 февраля 1941

Не нахожу места. Мысль и то, что около мысли (все эти догадки, «интуиции», инстинкты и пр.), рвется за человеческие пределы, за биологию, за самого себя. Трагикомическая история о бароне Мюнхгаузене, пытающемся вытащить себя самого за косу из болота? ‹…› Мысли вырываются, скользят, подходя к самой замечательной задаче сознания. ‹…› Сейчас радио – 5-я симфония, и мысль летит неустанно до человека-бога, изменяющего мир по желанию и произволу и самого родившегося в этом мире. Но – Мюнхгаузен, и боюсь, что эта фантазия где-то ошибочна и лопается.

«О человеческое я, ты нашей мысли обольщенье»[283]. Мыслимо ли сознание без я и возможно ли я, сливающееся с миром. (Гремит 5-я). И кажется возможным, «Всё во мне и я во всем».

Но валишься вниз, где несчастный Николай, где смерть «своих», где пошлость, примитив, тюрьма.

Что же сознание мудреца. Гипертрофия? Но с чьей точки зрения?

Ясно пока одно, что мир куда сложнее, мудренее, благороднее, чем о нем думают.

А 5-я гремит.

21 февраля 1941

Расширяющиеся мысли обо всем, уходящие за пределы всего, мысли, охватывающие все. И знать, что все это построение зависит от концентрации кислорода, белков и пр. В мыслях все это мелочь, но от этой мелочи живет и погибает какая угодно мысль. Колеса ломового размозжили голову Кюри. Сознание грека и римлянина было в mero mens sana in corpore sano[284]. Дальше, теперь – гипертрофия.

Депутатский прием. Комнаты, комнаты. Людское горе в промокших, провонявших стенах. Горе без работы, горе высланных, но все-таки это горе живое.

27 февраля 1941

Юбилей. Год тому назад, примерно об эту пору, в одиннадцатом часу вечера попал в Кремлевскую больницу. Отвезла сестра, Александра Ивановна. И началось что-то совсем новое в жизни.

Больница-тюрьма. Весенний снег в Барвихе. Смерть сестры и катастрофа брата.

За это время стал совсем другим человеком. Может быть, тут физиология. Ровно год не курю (это после 25-летнего курения, начиная с 1914 г.). Растолстел, как никогда в жизни, «поправился». А психически совсем наоборот.

Никогда не было такого отчаянного холодного пессимизма, пронзительного «рентгеновского» умения прорываться духовным взглядом через внешние оболочки слов, привычек и видение безотрадной, безнадежной основы. Самокритика и самопонимание, доведенные до отчаянных глубин.

9 марта 1941

По-прежнему переживания мухи, попавшей в паутину, расставленную жизнью, путаницей собственного сознания, причудливой игрой обстоятельств, которые кажутся иногда фаталистическими. Пытаешься вырваться, но застреваешь еще больше, как Мюнхенгаузен[285], извлекающий себя из болота. Непостижимая «Ungenaugkeit’s Relation»[286].

‹…› Чем больше живешь, тем яснее, что между театральным представлением и их «действительностью» не много разницы. «Короли», «феи», «злодеи», «ангелы» – все условно, все результат добровольного соглашения между участниками. ‹…› …с одной системы отсчета на другую – все равноправны, но