Читать книгу - "Плачь, Маргарита - Елена Евгеньевна Съянова"

как, пообещал немедленно отправиться в редакцию с ротой СС и под дулами заставить их напечатать опровержение «параноидальной галиматьи недоносков от псевдополитики». Геббельс знал, что Лей практик — что говорит, то и делает, поэтому быстро проинформировал Штрайхера и попросил его повлиять на коллегу.

У Штрайхера с Леем сохранялись ровные отношения делового сотрудничества. Репутация гонителя рейнских евреев создала гауляйтеру надежный щит против упреков ревнителя расовых установок партии, и сейчас Юлиус Штрайхер, узнав, что в основе ярости Роберта лежат личные отношения с одной из жертв «франкфуртской операции», решил спокойно с ним поговорить, напомнив о приоритетах. Но Лей не стал его слушать.

— Есть предел! — заявил он. — Я подчинил свою жизнь партии и воле фюрера. Но я никому не давал права делать из себя бессловесное насекомое без воли и сердца, подчиняющееся лишь инстинктам борьбы! Нет, Юлиус! Если этот мудозвон немедленно все не исправит, я это сделаю сам.

— Боюсь, в таком случае ваша с Йозефом склока дойдет до фюрера, а я не уверен, что он примет твою сторону, — сказал Штрайхер. — Хотя по-человечески я тебя могу понять. Геббельс, конечно, скотина, тем более если сам спал с ней.

Прошло около часа, и Йозеф надеялся, что Лей чуть поутих. Нет, не тут-то было. К тому же Штрайхер фактически принял его сторону, заметив Геббельсу, что тот поступил не по-мужски.

Никто из них, конечно, не догадывался о катализаторе скверной истории — прекрасной Елене, но Йозеф скорее умер бы, чем позволил кому-нибудь об этом узнать. И ему ничего не оставалось, как только напускать на себя высокомерие и отвечать на упреки Штрайхера в известном стиле: мол, интересы дела превыше всего.

Лей ждал еще час. И Геббельс ждал, ничего не предпринимая. Он не знал, кто и как поведет себя в развитии этой драмы, но был готов все принять на себя и даже испытывал своеобразное удовольствие от приносимых во имя любви жертв. Хелен тоже помалкивала.

Лей позвонил Гиммлеру. Он все честно рассказал ему, кроме того, что Полетт была и любовницей Геббельса (об этом говорить было противно), и попросил у него сопровождения из нескольких человек — безусловно, в штатском, — на случай, если придется оказывать давление.

— Я готов предоставить в ваше распоряжение весь свой штат, — отвечал Гиммлер. — Но неужели это единственный вариант — вам самому появляться в редакции?

— А кому там появляться? — спросил раздраженно Лей. — Единственный, кто в сложившейся ситуации мог бы действовать от моего лица, это вы, Генрих, но вас я об этом просить не хочу.

— Будем считать, я сам это предложил, — отвечал тот.

«Очень благородно. С чего бы это? — подумал Лей. — Хотя, если уж я его в это впутал, другого выхода у него все равно нет».

Только сейчас, переломив наконец ситуацию, он почувствовал, что грудь буквально разрывается от боли. Сделав передышку, Роберт попросил вызвать к нему Феликса Керстена, и тот приехал очень быстро.

— Я готов повернуться на восток и читать Коран, — пошутил Лей. — Извините, доктор, я хотел сказать, что готов сделать все, что вы скажете, если это поможет унять боль, потому что другие предложат морфий, а мне нужна сейчас ясная голова.

Когда Керстен закончил его выслушивать, Лей уже собрался было усесться на ковер и начать «самоуглубляться», но врач велел ему лежать и не делать резких движений.

— Все это достаточно серьезно, — строго пояснил он. — Я должен пригласить к вам специалиста.

— Хорошо, только попозже, — согласился Роберт. — А пока давайте испробуем ваши методы. В Северной Баварии, в поместье моих друзей, я имел дело с одним местным лекарем. У меня тогда тоже болело сердце, он положил мне руку на грудь, и боль этой рукой тут же сняло.

— Сколько раз с тех пор у вас болело сердце? — вздохнул Керстен. — Болезнь нужно лечить, а не снимать ее симптомы. Хотя если вам трудно терпеть боль, я могу, конечно, облегчить ваше состояние. Если вы обещаете тут же не вскакивать и не хвататься за дела. Вообще, мне непонятно, как после таких травм вам позволяют…

— Значит, вы считаете, что человек может и должен терпеть боль, — с любопытством спросил Роберт, — и что избавление от нее не самоцель?

— Да, я так считаю, — твердо отвечал Керстен. — Вы никогда не замечали, что если в разrap зубной боли вы вдруг порежете себе палец, то зубы сразу перестают ныть, а боль от пореза не так уж мучительна? Иногда одну боль можно унять другой болью, более терпимой, но нельзя пытаться изгнать боль, которая не знает пути вовне, но лишь — внутрь или в сторону. Это я и называю перераспределением энергии, боли, наслаждения — все равно.

— А нельзя ли трансформировать одно в другое, например, боль в наслаждение?

— Мои методы как раз и обучают подобным трансформациям. Мои ученики спокойно переводят боль в энергию, энергию — в наслаждение и наоборот.

— Наоборот? То есть наслаждение в боль? А кому это может понадобиться?

— Каждому свое, как говорили древние. — Керстен улыбнулся. — Случается, человек нуждается в страдании.

— Ладно. Вы меня убедили, — сказал Роберт. — Буду терпеть. А «самоуглубление», как я понял, нужно как раз для того, чтобы каждый сам разобрался, что именно ему требуется в данный момент земного бытия?

— Совершенно верно. Считайте, что вы уже прошли первую ступень.

— Не пожелав принять морфий?

— Вообще не приняв облегченья.

«Он решил, что я всерьез, — про себя хмыкнул Роберт. — Любопытно, где он находит себе учеников!»

— Может быть, теперь вы мне покажете, как трансформировать боль в энергию? — спросил он. — Мне бы это сейчас очень пригодилось.

— Покажу. Теперь вы можете встать — ваша боль уже не опасна.

«Оригинал!» — веселился Роберт, усаживаясь на ковер, скрестив ноги, как показал ему Керстен. Дальше началась целая вереница каких-то непонятных движений и жестов, причем Керстен сначала только показывал, потом начал говорить и наконец просто дирижировал Робертом, как оркестром. Врач заблуждался, думая, что получил еще одного преданного ученика. Лей покорно выполнял все, что от него требовалось, но в душе потешался над собою. Однако результатом явилось заметное облегчение в груди и бодрое настроение.

«То же самое он предлагал Гиммлеру, — вспомнил Роберт. — И тот, конечно, согласился, и тоже сидел на полу, блестя очками на восток, и радовался, что его никто не видит».

В это время Юлиус Штрайхер, поразмыслив, решил ввести Гитлера в курс дела. В отсутствие Гесса Штрайхер чувствовал себя с фюрером уверенно и, пользуясь правами старого бойца и друга, по-свойски изложил все в несколько ироническом стиле, по-прежнему симпатизируя Лею.

— Понятно, что он взбесился и попросил Гиммлера устроить опровержение, — закончил Штрайхер.

— Ненавижу