Читать книгу - "Ораторское искусство в древнем Риме - Инна Петровна Стрельникова"

же, 27 и 29). По этому поводу Квинтилиан пишет: «Цицерон приписывает овладение началами красноречия основателям городов и законодателям, которые, конечно, должны были обладать способностью убеждать» (III, 2, 4). Но, сомневаясь в истинности утверждения Цицерона, Квинтилиан решается противопоставить свою мысль цицероновской: «Однако я не понимаю, почему он считает это началом красноречия, когда и до ныне существуют кочевники, не имеющие ни городов, ни законов; и тем не менее и у них есть люди, которые выполняют обязанность послов, обвиняют и защищают; и, наконец, находят, что одни говорят лучше, чем другие» (там же).

От различной концепции риторики происходит и различная концепция оратора Цицерона и Квинтилиана, по формуле своей, заимствованной у Катона Старшего, как будто одинаковая: совершенный оратор — это «достойный муж, искусный в речах» (vir bonus dicendi peritus — XII, 1, 1).

Цицерон видит в идеальном ораторе человека-гражданина и мыслителя, мужа слова и действия, который все подчиняет общественной миссии, соединяя в себе честность, высокую мудрость, любовь к истине («Об ораторе», III, 55); истинный оратор «множеству граждан, да и всему государству в целом приносит счастье и благополучие» (там же, I, 8, 34), красноречие его должно служить только высоким и благородным целям борьбы за общее благо и высшую справедливость, поэтому он «должен обладать остроумием диалектика, мыслями философа, словами чуть ли не поэта, памятью законоведа, голосом трагика, игрою такою, как у лучших лицедеев» (там же, I, 28, 128). Целью риторико-политической программы Цицерона был оратор-политик, сочетающий ораторские дарования с философской глубиной знаний. И целью его ораторских сочинений было представить образ такого идеального деятеля-оратора, человека мысли и дела, дать облик образцового красноречия. Но поскольку этот идеал недостижим, то Цицерон и не дает никаких предписаний, предпочитая говорить не как учитель, но как ценитель («Оратор», 32, 112, 117, 123).

Квинтилиан в предисловии к своему трактату подчеркивает, что выбрал для него название «Образование оратора» потому, что причиной упадка красноречия считает несовершенную систему образования оратора. И вопреки другим традиционным учебникам риторики, излагающим только искусство речи, он делает ударение на ораторе как хорошем человеке. С другой стороны, он, как ритор и педагог, дает будущему оратору наставления, как изучать риторику.

Идеал оратора, выдвинутый уже в самом начале трактата, развивается с особенной полнотой в XII книге. Что же мыслит Квинтилиан под словами perfectus orator? «Оратор, которого мы воспитываем, — оратор совершенный, который не может быть никем иным, кроме как добрым человеком, и потому мы требуем от него не одного только отменного дара речи, но и всех нравственных качеств души. Ведь я не могу допустить мысли, чтобы, как полагают некоторые, наука о правильной и справедливой жизни была переложена на философов: ибо тот муж — истинный гражданин, способный управлять общественными и личными делами, который может направлять граждан советами, укреплять законами, улучшать здравыми суждениями, будет, конечно, не кто иной, как оратор» (I, вв. 9–10).

Под оратором Квинтилиан понимает не того, «кого попросту называют стряпчим», а у греков называли «дельцами» (XII, 3, 4; ср. «Об ораторе», I, 45, 198), но «мужа, одаренного умом от природы, украшенного изящными и разнообразными знаниями, ниспосланного, наконец, на благо людей, которого не знала прежде отдаленная древность, во всем совершенного, наилучшим образом мыслящего и говорящего» (XII, 1, 25). Как видим, Квинтилиан признает разницу между словами «оратор», «ритор», «стряпчий» (causidicus).

Выставленный им политический идеал оратора-гражданина, государственного деятеля и философа воспринят у Цицерона. В XII, 2, 7–8 Квинтилиан говорит, что хотел бы из своего питомца сделать мудрого римлянина, истинно общественного мужа, опытного практика, а не философа, удаленного от государственных дел. Правда, такой совершенный оратор никогда не существовал, но может существовать в будущем, говорит он (XII, 1, 19–21), и будет он столь же совершенен характером, как и искусством речи. Конечно, этому идеалу гражданской доблести не могло быть места в годы тиранического правления Домициана, при поощряемой им системе доносов, когда судебные дела решались в закрытых сенатских комиссиях.

Может быть, Квинтилиан и не сознавал изменений, происшедших со времен Цицерона, а возможно, и понимал, что дни большого ораторского искусства миновали. Во всяком случае, оставаясь верным себе и духу своего времени, он, хотя и выставляет абстрактный политический идеал оратора-гражданина, то и дело сбивается на школьно-парадный идеал. Убежденный в том, что оратор, истинный общественный деятель, формируется только в риторических школах, он прежде всего видит в нем стилиста, веря, что оратор всегда достигнет цели, если будет говорить хорошо (II, 17, 23). Но только хороший человек, свободный от пороков, может сосредоточиться на изучении риторики — «науке хорошо говорить». Таковым и должен быть совершенный оратор (II, 15, 34); он легче, чем дурной, сможет убедить судью даже в обстоятельствах, заставляющих его утверждать ложное. Квинтилиан допускает, что ради общественной пользы оратору приходится иной раз, из добрых побуждений разумеется, уклоняться от истины, защищая ложное (в пример приводится защита Цицероном Клуэнция), бывает даже необходимо сражаться храбростью. Поэтому следует рассматривать не одну только природу дела, но почему и с каким намерением оно делается, говорит он в оправдание подобных действий своего идеального оратора (II, 17,21–29). И ложное защищать, и страсти возбуждать «не постыдно, если это совершается разумно, стало быть это и не порок. Неправду говорить иной раз дозволяется даже мудрецу, а страсти оратору приходится распалять, когда нельзя склонить судью к справедливости иным способом: судьи часто бывают неопытны и только обманом их и можно удержать от ошибок. Дайте мне мудрецов вместо судей, мудрецов на сходке и в совете — и ни к чему тогда ни ненависть, ни благосклонность, ни предвзятое мнение, ни ложные свидетельства, и красноречию останется ничтожно мало места, разве что лишь для услаждения. Но когда слушатели непостоянны, а истине грозит столько опасностей, то следует сражаться с помощью искусства и пользоваться всем, что полезно: ибо кто сбился с прямой дороги, того можно вывести на нее не иначе как окольным путем» (там же, 27–29).

Итак, чтобы быть «достойным мужем», оратору следует прежде всего изучать этику, «заботиться об улучшении своих нравов и о приобретении точных и твердых понятий о честном и справедливом» (XII, 2, 1). Квинтилиан подчеркивает, что моральные качества неразделимо связаны с красноречием, и поэтому оратор, «достойный муж», чтобы быть «искусным в речах», должен изучать лучшие образцы классической римской литературы, утверждая свою нравственность правилами, размышлениями, примерами.

Как педагог Квинтилиан связывает упадок ораторского искусства с несовершенной системой образования и с дурным влиянием на молодежь стиля Сенеки и модернистов. Залог расцвета красноречия он видит во всестороннем воспитании оратора,