Читать книгу - "Стихи и слезы и любовь. Поэтессы пушкинской эпохи - Елена Ивановна Майорова"

родных, ровесников, молодых друзей Утин с особенной ясностью осознал, насколько противоестествен его союз с пожилой, вышедшей в тираж поэтессой. И Каролина с болью поняла, что в его сердце, в его жизни ей места нет. Она приняла единственно верное, хотя и тяжелое решение – порвать с ним, отпустить его.

Чувственная любовь оказалась ложным «маяком», временным заблуждением «ума и сердца». Но поэтесса сумела найти позитивный смысл «горестной» ситуации – воспитание души. Состояние подавленности в результате неудачного романа необходимо душе для того, чтобы окрепнуть, окинуть переживания трезвым взором. Лирическая героиня Каролины отныне отрекалась от земных привязанностей: она стала слишком благоразумна, чтобы тешить себя пустыми мечтами.

В память о Борисе, об этой «тягостной блажи», остался знаменитый «Утинский цикл» лирики Павловой из десятка стихотворений. Поэтесса говорит об одиночестве, которое неспособна преодолеть даже любовь. В цикле существен мотив «сурового слова» со стороны любимого в адрес героини-поэтессы, склонной к обнажению своих переживаний (тема «сердечной блажи»). Литературоведы ставят эти стихи в один ряд с такими циклами, посвященными поздней любви, как «денисьевский цикл» Тютчева, цикл «Борьба» Аполлона Григорьева.

Каролина сама дивилась, что была способна на такое горение:

Да, я душой теперь здорова, Недавних дум в ней нет следа; Как человека мне чужого Себя я помню иногда.

Поэтесса понимала, что интимная лирика ей уже несколько не по возрасту. Следовало стать более современной, более гражданственной.

Весной 1854 года все сильнее разгоралась война, ныне известная под названием Крымской, и Каролина Павлова откликнулась на оборону Севастополя назидательно-патриотическим стихотворением с явным славянофильским оттенком: «Разговор в Кремле». Произведение, где в беседе Англичанина, Француза и Русского подчеркивалось преимущество православия для достижения единства общества и согласия всех сословий, было написано в блестящем лирическом ключе. Но в ту пору, когда русский позор в Крымской войне стал очевидным фактом, поэтический панегирик теням великих надо было строить не как вызов Западу, а как упрек современной России. Поэтому читатели отнеслись к несвоевременному «Разговору…» в основном критически. В передовых литературных кругах его встретили в штыки. Цензор Александр Никитенко записал в своем дневнике: «Каролина Павлова ужасно хвастает фразою: “Пусть гибнут наши имена – да возвеличится Россия”. Любовь к отечеству – чувство похвальное, что и говорить. Но сказать “пусть гибнут наши имена, лишь бы возвеличилось отечество”, – значит сказать великолепную нелепость. Отечество возвеличивается именно сынами избранными, доблестными, даровитыми, которые не гибнут без смысла, без достоинства и самоуважения. То, что говорит Павлова, – гипербола и фальшь». Вероятно, поэтесса решила щегольнуть известной броской цитатой – и попала в неловкое положение – цитата была знакома не всем.

Разговор в Кремле» осуждался не столько за «славянофильство», сколько за художественные просчеты. Критики отмечали длинноты, тяжеловесность языка, не всегда русские обороты, загруженность текста историческими деталями. К Павловой впервые предъявлялись претензии как к мастеру. Это был тревожный симптом.

Провал «Разговора…» был тем более досаден, что это стихотворение стало итогом интеллектуальных дискуссий с Борисом Утиным, и она надеялась, что последнее слово осталось за ней. Кроме того, она посвятила «Разговор…» сыну Ипполиту.

В жизни Каролины продолжалась черная полоса. В 1855 году она потеряла горячо любимую матушку – единственного человека, который принимал ее всегда и любую. Подросток-сын Ипполит не пожелал жить с матерью и переехал к отцу, к которому, несмотря ни на что, был нежно привязан. Он поступил в Московский университет и впоследствии стал преподавателем словесности, критиком и публицистом. Однако, вероятно, какие-то связи с Каролиной на уровне переписки остались.

Тем временем Золотой век русской литературы сменился «веком сознаний», «холодных умов». Как говорил Блок: «Пришли Белинские…» Белинский писал: «Отнимать у искусства право служить общественным интересам – значит не возвышать, а унижать его, потому что это значит лишать его самой живой силы, т. е. мысли, делать его предметом какого-то сибаритского наслаждения, игрушкой праздных ленивцев. Это значит даже убивать его, чему доказательством может служить жалкое положение живописи нашего времени. Как будто не замечая кипящей вокруг него жизни, с закрытыми глазами на все живое, современное, действительное, это искусство ищет вдохновения в отжившем прошедшем, берет оттуда готовые идеалы, к которым люди давно уже охладели, которые никого уже не интересуют, не греют, ни в ком не пробуждают живого сочувствия».

От литературы стали требовать разговора о болезнях общества, обсуждался вопрос: не пора ли перестать смотреть на поэзию как на романтическое поле битвы каких-то неведомых сил? Не пора ли перестать мусолить пресловутые душевные «чувства»? На все подобные, искушающие дух, вопросы Каролина Павлова отвечала убежденно и однозначно:

Нет! в этой жизненной пустыне Хоть пала духом я опять, — Нет! не пора еще и ныне Притихнуть мыслью и молчать. Еще блестят передо мною Светила правды и добра; Еще не стыну я душою; Труда покинуть не пора. Еще во мне любви довольно, Чтобы встречать земное зло, Чтоб все снести, что сердцу больно, И все забыть, что тяжело. Пускай солжет мне «завтра» снова, Как лгало «нынче» и «вчера»: Страдать и завтра я готова; Жить бестревожно не пора. Нет, не пора! Хоть тяжко бремя, И степь глуха, и труден путь, И хочется прилечь на время, Угомониться и заснуть. Нет! Как бы туча ни гремела, Как ни томила бы жара, Еще есть долг, еще есть дело — Остановиться не пора.

В начале 60-х годов во влиятельных российских газетах и журналах развернулась кампания против поэтов и поэзии вообще. В ход пошли утверждения, что «маленький, миленький Пушкин – поэт для юнкеров», а «хорошие