Читать книгу - "Свеченье слов. Поэтические произведения - Олег Сергеевич Прокофьев"

и мной,

Ищу дорогу, чтобы вылезть —

Как щепка на волне.

Нетронутую прелесть

Я находил на дне.

Прибой катает щепку,

Бросит, засосет —

Потом ухватит цепко

И прочь несет.

Волна — воды придаток,

Ее случайность, пульс.

Матросы мы, солдаты,

Пучины пища. Пусть.

Мы освещаем свет

И видимость его находим.

На самом деле, свет слеп

И темнота его природа.

651

Россия в позе неудобной,

Не выспавшись, глядит на свет.

В мечте о жизни бесподобной

Намордник у нее раздет.

На диво органы растут,

Не школа — дивный институт.

Но почему приятно и противно?

И — мысли гонит со двора.

Уж если думать коллективно,

Диету, не режим, менять пора.

Наш скорбный ум не пропадет,

Без выхода решение найдет.

Всегда способна, бля,

Своих родимых мифоманов,

Мюнхгаузенов и митрофанов

Рожать народная земля.

Ну а пока устроим танцы:

Поляков, чехов и афганцев

Пихнем в любовный хоровод,

Возьмутся за руки китайцы,

Иранцы, персы и синайцы,

И будет виден полный рот,

И будет пучиться живот.

Иван Иваныч Сукинсынов

Увидит небо в апельсинах

И поскорей в приемный пункт

Снесет перлоновый зипун.

Тогда китаец Щи-ка-чи

Произнесет свое апчи.

652. Ч-жой

Я чистил зубы, чуя челюсть,

Чрево черепа и кость.

В этой частности заключена

Человеческая сущность.

Череп Йорика — отсчет,

Вечного в конечном отпечаток,

Опечатка участи души.

Шута зачатие непрочно —

Ожесточает чертовщину.

Начальство щупает мечту,

Ищет тщательно чего-то,

Ногами топчет мощно.

Умножая щупальцы тщеты.

Чудак лопочет чудно

Про чешуйчатость часов печали.

Он — беспечности кочевник,

Права качает ничего.

Лишь чуткий призрак преткновения

Проводит чистую черту —

Ее не пересечь нахрапом —

Здесь нужно напряжение чувств,

Текучесть и нечеткость планов,

Физически неразличимых.

Мечтатель нынче не в почете,

Насчет чудес он шляпа,

Не может хлебом накормить

И смотрит скучно в точку тьмы.

Чего-то нет. Иначе с чем ничто?

653. Интерьер-макабр

Я стукнулся о тумбу так,

Что вспышкой прозвенел пятак,

Скосились Хлебников и Библия,

Как будто книгам зуб выбили.

Познав предел своих владений,

Ретировался свет дневной.

Замкнулся угол вязкой тенью,

И вечер влез в окно.

Нечисто, иностранно

Лопочет мебель в сумерках —

Лежу и вроде умер как,

И существую, только странно.

Пространство стало вне закона,

Оно уютно, как силок.

Царит эстетика притона,

И пятка чешет потолок.

За занавескою игриво

Виляет бедрами дыра,

Тени пляшут похотливо,

И начинается игра.

Ползет на волю память

Преступным ходом черепах —

Комната ночная станет

Не больше черепа.

Виски затянет паутина,

А жизнь гуляет за стеной.

Кружится бред и стынет —

Кто храпит там, надо мной?

Зашторены глазницы,

Конец вселенной — кость.

Я — содержание страницы,

Прочесть не удалось.

654. Оставшимся

Нельзя сказать, что презирали —

Я был не лучше вас.

Нельзя сказать, что видеть жаждали —

В толпе стирался я, как вы.

Как сотремся — так сочтемся.

Да, вот, простите,

Судьба — как из пращи, меня

Туда да растуда.

Я принял позу, нужную,

Чтоб лучше было бы порхать по ветру бед.

Для легкости

Скостил страданий (тех — незримых) на издержки.

Доносится: Легко ему теперь —

География парит над океаном,

К лицу Европа скроена;

Маршрут прогорклый наш

Сквозняк степной не освежает.

А он — бедняга — простужает память,

Жалуется на сны «невозвращенца»…

Да вы поймите, я уехал не — «во время рыб»

И не в пространство вещеватых мыслей.

Я путешествие проделал по себе,

В условный мир

Несуществующих границ и заграниц.

От детства до мистического края,

Скрывающего то, что мы хотим,

Когда желанного достигнем.

Это не рейс, это не рай,

Это не приз, это не треск —

И не треска — не трёп,

А трепет новых перемен,

Неразличимо певших, словно ветер

В граните неизменных и народных масс,

Принявших форму морды разбитого сфинкса.

…Я перебил себя.

Я тоже атом массы,

Ноги мне сначала перебившей,

Но давшей после духу мне,

Чтоб облететь ее запущенные дыры.

Не гниль и не безвременная топь —

Глухая терпкая полынь

Мне запахом отбила память.

(Конечно, не у всех такое нюханье

Бесцельное.

Иным — по запашку́ — большая цель.)

Память заменилась

Навязчивой идеей о надежде

Без примеси других идей,

За исключением детей-надеждок.

Нас воспитали с детства:

«Надежно учатся ребята,

Растут кустами, как опята».

Забытую надежду — внутрь

Поглубже запихай.

Ногами-каблуками

Толкай-задавливай,

Общественно выравнивай

Да лозунгом себя — пустяк —

Еще разок.

Труднее гущи оскорблений

Разреженность от их отсутствия,

И приучиться к состоянию небесного безвесия

Невозможно —

Ангел мести внутри нас.

Он рот откроет — громче труб —

И вышибет полынный дух.

За краем адское «еще»

Грозится знаменем конца —

И в тупике жерлами память,

Бесконечно повторяет: нуль.

Привычный плен опять при мне.

Он плоский,

Приплюснутый привычкой, продираясь,

Оставлять клочками кожу

На