Читать книгу - "Другие времена. Антология - Антология"

молитву в небеса,

Тихую, как всхлип ночного джаза…

В темноте огарочек горит,

Лик вселенский скудно освещая,

В такт душа с душою говорит,

В сумраке друг друга узнавая…

Пережив Гоморру и Содом,

На Земле больной и утомлённой,

Плачет ива над моим прудом

О твоей саванне опалённой…

Рядом с африканской бронзой лба

Бледен алебастр моей ладони. —

Схожи наши судьбы и мольба:

«Боже, мир пошли земному дому!»

Жизнь — одна. И Родина одна.

Божья власть во всём и Божья сила:

Северная, странная страна

Двух беглянок с юга приютила…

Солнечные нити прежних уз

Рвутся, болью в сердце догорая.

Плачет ночь. — И тихо плачет блюз

На задворках северного рая.

2021 — Эссен

Борис Фабрикант / Борнмут /

Борис Фабрикант родился 09.04.1947 во Львове, окончил Политехнический институт. С 2001 года живет Москве, с 2014 в Англии. Публикации: Крещатик, Новый журнал, Интерпоэзия, Литеггатура, Золотое руно, Южное сияние, Эмигрантская Лира, Что есть Истина? Поэтоград, 45-параллель, Этажи, Дальний Восток, Литературный Иерусалим, Менестрель, Фабрика литературы, Под небом единым и др. Альманахи: Artelen, Литературные знакомства, Кочевье, Роза ветров и др. Выпустил книги «Стихотворения», «Сгоревший сад», «Крылья напрокат». Лауреат конкурсов «Эмигрантская Лира», «Пушкин в Британии». Член СРП.

Винносеннее

А в третьей четверти морозней,

цветные пятна за день смыло.

Листвы, простывшей за ночь, гроздья

заполнят старое барило,

в нём сладкое вино, осенний

настой, густой, как вечер, тёмный,

так, в дрожжи добавляя тени,

душой крепчает херес томный.

А воздух ярче окон мытых,

открытых в заповедный лес

погибших листьев позабытых,

на землю выпавших с небес.

По краю медленно стекая,

густеет дождь, и не напиться,

и отражаются в токае

дерев хмелеющие лица.

Разделись, чтоб переодеться,

крадётся нежное светило

на обнажённых наглядеться,

пока не снежно и не стыло.

Восход просекко льёт в щербатый

бокал и шлёпает босой,

где просека легла закату

посадочною полосой

* * *

Снег утоптать и, шаркая в калошах,

тереть его до льда, тереть до льда.

И каждый день останется хорошим,

и целый год, который навсегда.

А снег и память тонкие листочки

кладут в следы, не оставляя звук.

Я запишу, поставлю даты, точки

и осторожно выпущу из рук.

Те давние и клятвы, и обманы,

как роспись в небе дымом из трубы,

растают к лету, йодом смажем раны,

всё заживёт до свадьбы и судьбы

* * *

В природе жизнь и смерть лишь сто́роны

одной монеты неразменной,

и хриплой стаей вьются во́роны,

как школьники вечерней смены,

и белый снег, изнанка грязная,

в снежок забавы детской вырос,

похожий на шары заразные,

какими нам рисуют вирус.

И катится монета аверсом

ко мне и реверсом к чащобе.

А жизнь и смерть живут по адресу

по обе стороны, по обе

* * *

Дней воздушные пузыри

Надуваются. Подождём.

Очень яркие у зари,

Очень мокрые под дождём.

Рассыпаются — подышать

Крошкой брошенной воробьям.

Понедельники не спешат,

Собираются по краям.

Без команды никто, нигде,

Даже ветер пустой не крут.

Кто вообще бы на них глядел,

Если б мы не дышали тут?

* * *

Вода любая, навсегда вода.

И листья отдыхают от покоя

Ночного на ветру, где он всегда

Придумывает что-нибудь такое!

И этот круг, запущенный давно,

Движеньем звёзд и сменой дня и ночи

Для нас судьба и счастье. И кино.

Сюжет не вечен. Слава Богу, прочен

* * *

Сливаясь с тенью, виснут кружевами

Пустоты между почвой и кустами,

Коклюшками в цветах мелькают пчёлы,

Горластый разномастный мир весёлый

Сплетает стебли, ветви со стволами —

И это всё строенье, между нами,

Похоже на модели ДНК.

На всё, конечно, Божия рука,

И жизнь, — его творенье, рукоделье, —

То повод нам для слёз, то для веселья.

И каплет мёд, и горем пахнет счастье.

Власть думает, что обладает властью.

И меж собой аукаются встречи,

А утра переходят в новый вечер

В другой стране в другие времена

* * *

Светящиеся окна в темноте

для ангела домой входные двери,

висит на небе в полной пустоте

и ищет ключ, запутавшийся в перьях.

И, смыв остатки трудового дня,

попросит чаю, шаткой табуреткой

скрипя, напишет что-то про меня,

оттиснет палец, как сургуч монеткой.

Глядеть в окно темно, земля ничья,

договорились, света до рассвета,

как не испить из старого ручья,

вмороженного в лес зимой до лета.

И яростно поковыряет в ухе,

ладонью крошки со стола сметёт

(такое видел в старой развалюхе)

и бросит в рот, и скажет: шалость — жалость.

Как будто он такой же, как народ,

внизу уснувший, отмечая старость

* * *

Сложу бумажный самолётик

У самого начала дня.

Он улетит, как беспилотник,

Оставив во дворе меня.

Они там крутят иммельманы,

Петлю, вираж, переворот,

А дворники ругают маму,

Что застит небо самолёт.

Года на бреющем летели,

Забыв про высший пилотаж.

Давно бумажные модели

Не выпускает экипаж.