Читать книгу - "Максимилиан Волошин и русский литературный кружок. Культура и выживание в эпоху революции - Барбара Уокер"

…Обширные степи в южной России постигнуты… неурожаем. Это бедствие угрожает голодной смертью миллионам русских людей. Я напоминаю, что русский народ, вследствие войны и революции, истощен… Страну Льва Толстого, Достоевского, Менделеева, Павлова, Мусоргского, Глинки и других дорогих всему миру людей ждут грозные дни. Осмеливаюсь верить, что культурные люди Европы и Америки, понимающие трагическое положение русского народа, поспешат помочь ему хлебом и медикаментами [Горький 1965:444][183].

Министр торговли США и глава ARA Герберт Гувер откликнулся телеграммой, в которой излагались политические и технические условия помощи ARA, и от этой организации в Россию поступило до 800 000 тонн продовольствия и медикаментов. Отдельным соглашением была предусмотрена система, по которой индивидуальные благотворители из разных стран могли отправлять через ARA продовольственные посылки – очевидно, такого рода, какие получал Волошин[184].

Горький был не менее озабочен организацией материальной поддержки русской интеллигенции в границах бывшей Российской империи. Он был одним из основателей ЦЕКУБУ, первые собрания которой в январе 1920 года проходили (как и собрания многих других подобных организаций в этот период) в петроградской квартире Горького, причем по крайней мере на одном из таких собраний лично присутствовал Луначарский [ИМЛИ 1958–1960]. Под руководством Горького ЦЕКУБУ стала организационным центром по сбору материальной помощи для российской образованной элиты в целом, начиная с таких базовых потребностей, как, например, еда и дрова для отопления, а также доступ к медицинскому обслуживанию и санаториям для больных.

Впрочем, все было в дефиците, и поэтому, как и в случае с личным покровительством, оказывавшимся Горьким, приходилось выбирать, кого поддерживать, а кого нет. Так, в одном из протоколов ЦЕКУБУ описывается процедура пересмотра списка профессоров и ассистентов, которые должны были получать паек, и исключения из него 77 человек[185]. Можно представить, какую роль в этом процессе отбора играли личное знакомство и лояльность, а также вопросы правильности идеологических воззрений и оценки общественной «ценности» человека. Влияние ЦЕКУБУ распространялось и на другие сферы: например, от нее зависело сохранение материальной поддержки научной лаборатории и освобождение некоторых студентов от призыва в армию[186]. В такие вопросы, часто рассматривавшиеся в индивидуальном порядке, в интересах того или иного человека нередко вмешивались и Луначарский, и даже сам Ленин. Например, в деле профессора, для продолжения деятельности лаборатории которого требовались оснащение и расходные материалы, мы находим записку Ленина с просьбой поддержать Горького в разрешении этой и подобных проблем[187]. Безусловно, важнее всего было заручиться покровительством на самом высоком уровне власти.

Документы, связанные с деятельностью Горького в ЦЕКУБУ, также отражают важную черту его характера, а именно то, что он был превосходным администратором и, подобно Волошину, прекрасно понимал, что требуется для взаимодействия с государственными институтами. Тщательно вникающий во все детали Горький личным примером и словом наводил строгий порядок. Решая масштабные проблемы, он совершенно не гнушался мелочей. Так, например, мы находим внизу документа (составленного не Горьким) с амбициозной повесткой дня одного из первых заседаний ЦЕКУБУ сделанную почерком Горького приписку, в которой содержатся язвительная оценка осуществимости предложенного и напоминание одному из членов комиссии, чтобы тот не опаздывал на заседание[188]. Именно этот организаторский талант Горького заложил настолько прочный фундамент ЦЕКУБУ, что ее деятельность успешно продолжилась и в отсутствие самого Горького – после его отъезда за границу в 1921 году.

В период хаоса, бедствий и выкручивания рук Горький использовал весь свой моральный авторитет и административные таланты, чтобы поддержать многих из тех, кто остро нуждался в его помощи. Очевидно, что он рассматривал эти усилия как значительное достижение как советской власти, так и свое собственное. В письме 1927 года А. Б. Халатову, которое, очевидно, попало к Н. И. Бухарину, Горький писал: «Цекубу одно из тех учреждений Советской власти, которым она неоспоримо может гордиться пред “культурной” Европой»[189]. И кажется вполне вероятным, что точно так же, как Волошин, в дореволюционный период испытывавший дискомфорт от рыночных отношений и нашедший выход в бюрократическом способе «сдавать» комнаты в своем доме, Горький, до революции порицавший писателей, которые относились к творчеству с позиций рыночной экономики и стремились угождать общественному вкусу, и называвший их «спекулянтами на популярность», «авантюристами» и «теми, кои смотрят на писательство как на отхожий промысел», тоже счел эту новую узаконенную систему удовлетворения материальных нужд писателей более приемлемой в культурном отношении [Телешов 1955: 189].

Как и Горький, Луначарский на протяжении нескольких лет до революции был не в ладах с Лениным и другими лидерами большевистской партии. Тем не менее Луначарский зарекомендовал себя как человек, внимательно относящийся к вопросам поддержки деятельности интеллигенции и в то же время заслуживающий доверия большевиков, и когда осенью 1917 года последние пришли к власти, Луначарский был назначен комиссаром просвещения, что было равнозначно должности министра просвещения. Народный комиссариат просвещения, или Наркомпрос, представлял собой разветвленную бюрократическую структуру с множеством различных отделов и зон ответственности, от системы университетского образования и ликвидации неграмотности в отдаленных глухих деревнях до управления некогда императорскими, а теперь советскими государственными театрами. В этом качестве Луначарский мог оказывать колоссальную поддержку интеллигенции, как путем личного покровительства, так и за счет государства.

Очевидно, что Луначарский рассматривал Наркомпрос как средство осуществления личного покровительства путем предоставления доступа к государственным ресурсам как можно большему числу голодающих интеллигентов. Как правило, члены партии и представители профессий более практической направленности не участвовали в деятельности Комиссариата. Зато он был полон в основном такими представителями интеллигенции, как журналисты и политические обозреватели, многих из которых приняли на работу по знакомству. Как пишет историк Шейла Фицпатрик:

Луначарский, который никогда не допускал мысли о том, что Наркомпрос может стать хуже, если на работу в него устроится добропорядочный человек, или жена товарища, или обездоленная внучка выдающегося писателя, имел привычку отбирать сотрудников на основе личных связей и направлять их с рекомендательными письмами к начальнику одного из отделов Наркомпроса [Fitzpatrick 1970: 19].

Неудивительно, что такая практика привела к значительному снижению эффективности работы; в течение многих лет Наркомпрос не мог составить полный список своих сотрудников или хотя бы отделов [там же: 19].

Между тем, с точки зрения Луначарского, дело, возможно, было не в этом, поскольку он, очевидно, очень серьезно относился к своим обязанностям протежировать тех, кто к нему обращался, и рассматривал Наркомпрос как средство выполнения этих обязанностей. В первые годы в Наркомпросе большое внимание уделялось личному благополучию сотрудников, пишет Фицпатрик. Для естествоиспытателя К. А. Тимирязева и для критика П. И. Лебедева-Полянского,