Читать книгу - "Максимилиан Волошин и русский литературный кружок. Культура и выживание в эпоху революции - Барбара Уокер"

– например, для обеспечения гостей пайками. Они также просили гарантировать, что гостей не будут привлекать к летним работам (намек на то, что грозило явно нетрудоустроенной интеллигенции, чей физический труд требовался государству, пытавшемуся восстановить страну после войны)[168].

Впрочем, похоже, что в конечном итоге Волошин мало что выиграл в результате этой инициативы, кроме, пожалуй, лучшего знакомства с бюрократическим аппаратом, который ему необходимо было ублажить, чтобы сохранить дом, а также по крайней мере одного удостоверения, выданного Военно-революционным комиссариатом Феодосии 23 мая 1921 года и содержащего распоряжение всем железным дорогам и всем военно-революционным комитетам поддерживать его в его стараниях исполнить обязанности не только как «охриса» (вероятно, по охране искусства) и организатора детских колоний в Коктебеле и Феодосии, но и как организатора «Художественной студии»[169]. Однако, несмотря на получение этих сиюминутных льгот, он пока еще не нашел средства защитить свой дом.

Согласно исследованию В. П. Купченко, Волошин окончательно определился с типом своего домовладения в апреле 1923 года: он намеревался превратить дом в «летний приют», где все и каждый, особенно северяне (жители Петрограда и Москвы) с литературными и художественными наклонностями, могли бы проводить летние каникулы [Купченко, Давыдов 1990: 62]. Это было очень похоже на то, чем дом являлся до революции, с той лишь разницей, что теперь комнаты в нем предоставлялись бесплатно. Таким образом, Волошин фактически полностью вывел этот прежний источник дохода из денежной экономики. В советской истории начиналась эпоха новой экономической политики, когда военный коммунизм подходил к концу, а на первый план выходил свободный рынок, способный оживить экономику и укрепить доверие к советскому правительству [Nove 1969: 83-118]. Волошин, однако, решил не пытаться вернуться в сферу капиталистических отношений, но прочно связал себя с развивающейся советской администрацией социального обеспечения и льгот. Как мы помним, ему никогда не нравилось брать деньги с гостей, поскольку он считал, что это создает неловкость и противоречит его амбициям хозяина, и он фактически возложил эту миссию на свою более подходящую для ее выполнения «буржуазную» мать [Цветаева М. 1994–1995, 4: 179]. Для Волошина, как, возможно, и для других интеллигентов, испытывающих дискомфорт от участия в капиталистических экономических отношениях, экономический обмен, опосредованный бюрократией, представлялся предпочтительной альтернативой рыночным отношениям.

Закреплению этого нового определения его домовладения, несомненно, способствовал его институциональный успех, достигнутый летом 1923 года. Это было первое лето после Гражданской войны, когда в Москве и Петрограде северная русская интеллигенция смогла задуматься об отпуске, о море, а значит, и о Коктебеле. Постояльцы устремились в дом Волошина. К 1924 году Волошин настроился на то, чтобы придерживаться такого подхода для сохранения дома. Во время встречи с Луначарским (наконец-то она состоялась) в марте 1924 года он получил от того второй охранный документ, подтверждающий создание в его доме «бесплатного дома отдыха для писателей, художников, ученых и при нем литературно-живописной мастерской» [Лесина 1969: 19]. Пытаясь добиться еще большей поддержки из центра, позднее в том же году он написал еще одно или несколько писем, откровенно пытаясь заручиться покровительством Л. Б. Каменева, возглавлявшего партийную организацию Москвы. В набросках проекта Волошин довольно подробно изложил концепцию своего учреждения:

Раньше – при жизни моей матери – комнаты в доме отдавались внаем, а после ее смерти я открыл его для бесплатного пользования, расширив… установившуюся традицию. С начала Советской Власти ни одна комната не была отдана за плату. Двери моего дома раскрыты всем и без всякой рекомендации – в первую голову писателям, художникам, ученым и их семьям, а если остается еще место – всякому, нуждающемуся в солнце и отдыхе, кому курортные цены не по средствам. <…> Я думаю, что Коктебельская Художественная Колония является для Республики организацией полезной, а для искусства органически необходимой. Вы сами знаете, как тяжело сейчас экономическое положение писателей, поэтов, художников, как переутомлен каждый службой и напряженностью городской жизни, и как важен при этом для одних возрождающий летний отдых, для других – возможность уединиться для личной творческой работы [Волошин 2003–2015, 12: 858, 860].

Волошину удалось продержать Художественную колонию в своем доме до конца 1920-х годов, поскольку он понимал, что такая организация является «органически необходимой» для искусства и советской интеллигенции. Городская художественная и научная интеллигенция действительно сильно страдала от болезней и истощения из-за стрессов, вызванных Гражданской войной и ее последствиями. Поэтому интеллигенция остро нуждалась в санатории, или доме отдыха, как вскоре стали называться учреждения, подобные волошинскому. Однако после войны и военного коммунизма интеллигенты также остались нищими и не имели возможности оплатить такого рода привилегию. Возможность бесплатно остановиться в таком месте, как дом Волошина, была большим благом, и государство (или, по крайней мере, Луначарский и Наркомпрос) предоставило это благо, поддержав инициативу Волошина.

В 1920-е годы Волошин поддерживал экономические, бюрократические основы своего нового кружка за счет постоянной и неутомимой личной деятельности в качестве слуги государства. Он писал в различные государственные организации, чтобы разрекламировать свои заведения и сделать их частью регулярной системы. Так, например, мы находим письмо от А. А. Сидорова, секретаря ГАХН (Государственной академии художественных наук), в котором он благодарит Волошина за сделанное ГАХН предложение на постоянной основе закрепить за собой комнаты в коктебельской Художественной колонии и тотчас же принимает его предложение. Первыми постояльцами Волошина от этой организации, писал Сидоров, будут профессор А. И. Ларионов и сам автор письма. Классически демонстрируя, как личные связи продолжали определять структуру связей бюрократических, Сидоров напомнил, что он был одним из «слушателей и поклонников Волошина далеких дней “Мусагета”», издательства, с которым Волошин сотрудничал до революции [170]. В числе других организаций, с которыми у Волошина были относительно устойчивые связи или с которыми он стремился их установить, были Общество благоустройства Крыма, исторический музей, Военно-медицинская академия, Общество по научному изучению Крыма, Всероссийский союз поэтов, Всероссийский союз писателей и Литературный фонд РСФСР[171].

Волошин также боролся за предоставление тех или иных привилегий его постояльцам. В 1926 году он начал кампанию за их освобождение от десятирублевого «курортного сбора», который, по его утверждению, был для них обременителен. Также он постоянно жаловался на сложности, которые испытывали его постояльцы с покупкой железнодорожных билетов, и просил разрешить им приобретать их вне очереди. По некоторым из этих вопросов он столкнулся с серьезным сопротивлением; это было связано с тем, что, хотя его дом, казалось бы, был надежно связан с центральной государственной бюрократией, для ряда местных чиновников он оставался подозрительно неформальным и независимым. Тем не менее Волошин не признал своего