Читать книгу - "Московский Монмартр. Жизнь вокруг городка художников на Верхней Масловке. Творческие будни создателей пролетарского искусства - Татьяна Васильевна Хвостенко"

Он печатал статьи и даже брошюры. Он произносил речи непонятные, но с глазами фанатика, и около него образовался круг последователей, т.к. «квадратик» мог сделать любой человек, даже при полном идиотизме.

До переезда правительства в Москву Малевич с женой жили в Петрограде, а потом переехали в Москву.

В 1916 году мы провели лето в Кунцеве. Однажды он, уходя куда-то, сказал мне:

– Слушайте, Евгений, ко мне должен прийти Клюнков, так вы его не пускайте в мою комнату.

– Почему?

– Да у меня там композиция, а Клюнков может меня обокрасть.

– А мне можно посмотреть?

– Можно.

И он мне показал загрунтованный белым холст, на котором было несколько небольших квадратов.

– Вам кажется это пустяками, – сказал он, – а я вас уверяю, об этой моей работе заговорят все газеты и у нас, и за границей.

И он оказался прав. Вскоре по его примеру стали работать архитекторы в Польше, а у нас его «квадратами» украшать чашки и блюдца.

Малевич разбогател, а мы, реалисты, первое пятилетие были нищие и голодные. Картины покупали только у Малевичей, Татлиных, Штеренбергов и прочих. Этому потворствовал народный комиссар просвещения А. В. Луначарский, несмотря на протесты Ленина.

Как-то мы жили у матери наших жен в Немчиновке, под Москвой. Теща, женщина прямая и непосредственная, удивлялась:

– Ничего не понимаю, почему Малевич с Соней едят балык и черную икру, а Кацман с Наташей картошку без масла.

Малевич посмотрел на тещу:

– Почему? Да потому что Кацман бездарный, а я – гений!

Однажды мы с Малевичем встретились около памятника Пушкину. Малевич мне говорил: "Вот сейчас строй социалистический, потом будет коммунистический, а потом будет супрематически-абстрактный". Я посмотрел на него – глаза фанатика, – ну что нам спорить.

Он ничего не знал о марксизме, ничего никогда не читал. Он «делал» абстрактное искусство и им "торговал".

Меня он называл "касаткинским насекомым", имея в виду, что я был учеником Касаткина[32].

Споров у нас с Малевичем особых не было. Он меня считал бездарностью, а я его фанатиком и никчемным и, кроме того, жены наши были родными сестрами и любили друг друга, и это заставляло и Малевича и меня быть хотя бы внешне вежливыми.

Шли годы. После АХРа советское искусство твердо пошло дорогами реализма, искусство соединялось с социализмом, с живой жизнью рабочих и крестьян. Бессмысленность абстрактного искусства или, как называл его Малевич, супрематизм – разоблачался.

Все увидели, что "король оказался гол и глуп".

Малевич с Соней переехали обратно в Ленинград. У них росла дочь Уна. Малевич назвал ее так, имея в виду Установление Нового Искусства ("Уновас").

АХРР стремительно развивался, и зрители сотнями тысяч посещали выставки, посвященные жизни и быту рабочих, жизни и быту народов СССР, Красной армии и т.д.

Малевич со своим абстрактным искусством стал скверным анекдотом.

Жена Малевича Соня в Ленинграде заболела ужасающим туберкулезом легких. Стала кашлять и худеть. У Малевича собирались футуристы-абстрактники, курили, шумели без конца. Это было вредно Соне, она стала еще больше кашлять. Малевича кашель раздражал. Он забегал в комнату жены и шипел: "Перестань кашлять, ты нам мешаешь, перестань кашлять, иначе я тебя выгоню из квартиры".

Когда мне рассказали об этом хамстве, я сказал: "Это супрематизм в области нравственной".

Соня вскоре умерла, а Малевич быстро женился.

В 1932 году я приехал в Ленинград на открытие выставки "15 лет Советского искусства", где была полная победа реализма и где у меня висело 22 работы.

Малевич мне прислал записку: "Серьезно болен – мне нужна помощь. Вы теперь в славе, помогите".

Я был смущен запиской и вспомнил его теорию печени, но на этот раз он был действительно болен, и очень серьезно. Я уже забыл его нехорошее отношение к Соне. Я ему помог. Он начал делать архитектоны – какие-то абстракции для архитектуры, но болезнь шла дальше, и вскоре он умер. Вероятно, у жены Малевича сохранился мой портрет с него итальянским карандашом.

Не могу не записать – я видел в Третьяковской галерее нормальный пейзаж Малевича, очень хороший, тонкий по колориту. Малевич сам в себе убил художника.

Теперь в Америке и кое-где в Европе его вспоминают и признают его своим, т. е. художником буржуазии.

Кто же такой был Малевич? Что породило абстрактное искусство, откуда оно развивалось?

Малевич отразил гибель русской буржуазии, и, когда теперь погибает буржуазия Америки и Европы, естественно, она, как и Малевич, занялась абстрактным искусством – супрематизмом.

Действуют те же закономерности.»

Малевич умер рано. Кацман же прошел, как говорится, «огонь, воду и медные трубы» – репрессии, страх, смерть жены. По-видимому, психическая болезнь спасла его от Лубянки. И он оставил нам свои дневники, как осколок ушедших дней.

У Репина в «Пенатах»

Евгений Кацман часто бывал у «Ефремыча», как он ласково называл Ворошилова, и поэтому знал, что Сталин очень любил перечитывать письмо запорожских казаков турецкому султану. Он всегда носил его с собой в кармане кителя. Ворошилов рассказывал, что, когда бумага приходила в негодность, текст переписывали заново.

Картину Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» знают все. И вот что мы читаем в дневнике Евгения Кацмана: «Ворошилов говорит о том, что ночами он ведет беседы со Сталиным. Вчера он беседовал с ним об искусстве. Говорили о Бродском, говорили о Репине. Сталин сказал: "Торопятся наши художники. Надо сделать хорошую картину. Она будет иметь колоссальный успех. Нам бы своего Репина! Нам бы своих запорожцев!"».

После Великой Октябрьской революции Илья Ефимович Репин остался жить и работать в Финляндии (в «Пенатах»). Там и воздух, и вода, и небо – вся природа располагала к творчеству. В этом озерном краю еще до революции строили дачи Юсупов, Романовы, маршал Маннергейм и другие знаменитости. В Финляндии быт и культура связаны с двумя стихиями – деревом и водой.

Техника обработки дерева очень высока, дома строятся с комфортом, и каждый дом имеет свой оригинальный проект. Дом Репина очень уютен и оригинален. И у него там была прекрасная мастерская, где он создал много замечательных полотен.

В 1920-е годы граница СССР с Финляндией еще не была закрыта, но для Советского правительства Репина как бы не существовало. Живет в Финляндии – значит, эмигрант.

А Кацман все время внушал Ворошилову, что Репин – наш русский гений – не эмигрант, что он вернется в Россию обязательно, что для популяризации реалистического направления в искусстве нужно своеобразное «знамя», и Репин как нельзя более подходит на эту роль. И если советская делегация поедет к Репину, то Илья Ефимович согласится