Читать книгу - "Иосиф Трумпельдор. Гехолуц. Новый путь: Биография. Воспоминания. Статьи. - Ирина Николаевна Легкодух"

В письме было написано, что живут они почти не тужат и даже делегацию военнопленных возили в Токио на прием к самому Микадо — японскому императору. И там, на приеме, один еврей по имени Иосиф, который еле выжил после страшного ранения (в Порт-Артуре ему руку оторвало), обратился к императору с необычной просьбой. Он попросил сделать всем военнопленным фотографии для того, чтобы дома не только знали, но и увидели, что их близкие не погибли. И что самое удивительное — просьба была выполнена, и фотографии разлетелись по всей необъятной Российской империи. А еще пленным увеличили жалование — да так, что теперь можно было купить риса и пару раз в неделю поесть до отвала. Солдаты были уверены, что такое отношение к пленным — тоже заслуга того смелого еврея.

Так я и узнал, что дед мой воевал рядом с удивительным человеком по имени Иосиф. Только фамилия храбреца мне была неизвестна, как и его дальнейшая судьба. Хотя я много раз слышал о том, что дед, когда приезжал в Симферополь, то непременно встречался со своими однополчанами, среди которых были и крымские татары, и евреи, у которых он иногда останавливался на ночлег, когда, бывало, принимали по чарке, погрузившись допоздна в воспоминания. Так было и до, и после Первой Мировой, и после революции, аж пока Красная Армия в 1920 году не перекрыла Чонгар и Перекоп. Только не знаю, был ли лично знаком с этим Иосифом мой дед Максим...

При большевиках-коммунистах всё изменилось, и люди стали, вроде бы, другими. Даже если и делали что-то: куда-то ехали, с кем-то встречались, о чем-то гутарили, что-то обсуждали, то тихонько, шепотом. Я уверен, что нельзя было не говорить о том, что красные всех своих пленных белых офицеров и рядовых, в основном своих, русских, безжалостно расстреляли. Но народ об этом помалкивал, особенно те, кто пережил другое отношение к военнопленным. Старались поменьше болтать, а позже и меньше думать.

Перед Второй Мировой дед Максим, пережив страшный голод 33-34 годов в Григорьевке, переехал жить в Симферополь, к моим родителям. И перестрадал, едва пережил еще один ужас — фашистскую оккупацию, когда в 1941-м расстреляли всех евреев и крымчаков, а значит, и его побратимов по японскому пленению. Во рву за городом по дороге на Николаевку в 1944 году был расстрелян и первенец деда, мой дядя Аким Максимович...

А тогда... В ноябре 1905 года в Токио был подписан договор об обмене пленными, и бедолаг партиями стали отправлять домой — пароходами до Владивостока, а потом поездами по домам.

Поздно ночью подошел пассажирский состав к станции. Из поезда вышли несколько человек, обнялись, попрощались: одни вернулись в вагон, чтобы ехать дальше домой в Крым, другие

разошлись в разные стороны. А четверо, среди них и мой дед, зашагали, как было предписано, мимо родного села в сторону Чаплынки. Только к утру доплелись они до городка, изрядно вымотавшись, но в полицейской управе их тепло, как героев, встретили. Полицмейстер обнял и расцеловал каждого и долго тряс руку. Потом наскоро накрыли стол, налили по чарке, накормили, выдали какое-то копеечное, но всё же пособие, посадили на полицейскую бричку-линейку и повезли в Григорьевку. Ицык ехать отказался — хотелось поскорее домой в Каланчак, в другую сторону, к своему большому семейству. А вот второй еврей-побратим, которому было далеко пешим ходом топать за Армянский

Базар, за Op-Капы, за Перекоп, аж в Ички (теперь Советское), поехать в село согласился. Мол, отдохну, а уж потом и домой.

К их приезду в Григорьевке возле костела собралось всё село. Играл духовой оркестр, которого отродясь никто не видел. Оказывается, пока им наливали, полицмейстер послал на пожарных бричках с околоточным оркестр чаплынской пожарной команды с приказом собрать всё село и под колокольный звон — и церкви, и костела — торжественно встретить героев. Дед мой был православным, а Терлецкий — католиком, а значит, встречать надо под оба колокола.

Прошло много лет. Я и сам стал дедом, а на малую родину прапрадедов своих внуков всё никак не свожу — в Крым приезжают только на каникулы, им всё больше море подавай или горы. Но я им уже рассказал, точнее, пересказал и то, что помнил от деда Максима, и от дяди Николая. И о том, как японцы их провожали тепло и с почестями. А те, кто не истратил все деньги на дополнительную к скудному рациону военнопленного еду, покупали сувениры и подарки своим близким. Вот так японские вазы, какая-то стеклянная игрушка и диковинная морская ракушка попали вначале в Григорьевку, а потом и в родительский дом в Симферополе.

Рассказал я своим внукам, как героев встречали в Чаплынке, а потом и в родной Григорьевке. Рассказывал и пересказывал для того, чтобы понимали они, что надо бы забыть навсегда всё то, что было потом; потом, когда за плен не только судили-позорили-проклинали, но часто и расстреливали как предателей, забыв страдания, подвиги и заслуги, размазав в лагерную грязь...

Несколько лет назад в разговоре с Александром Глубочанским, которого я знаю с детства, узнал, что он хлопочет со своими соратниками и друзьями об установлении в Симферополе на доме, где некоторое время жил некто Трумпельдор, памятной доски. Оказывается, один из тех, кто стоял у истоков создания государства Израиль, тот, кто заложил основы Вооруженных Сил этого государства, жил в Симферополе тогда на улице Приютненской, а сегодня Пушкинской.

Выслушав Александра Давидовича, я никак не связал это событие с судьбой моего деда, хотя на доске было выбито, что звали этого человека Иосифом и был он полным Георгиевским кавалером, и героем Японской войны. Но ведь не связал. А в этом году летом свела меня судьба в кафе на улице Горького в Симферополе с друзьями, посвященными в судьбу Трумпельдора. Слово за

слово, в непринужденной беседе между чашечкой кофе и бокалом вина, я и узнал историю этого человека. И как прозрение, как невероятное озарение, передо мной всплыла та старая фотография, сохранившая образ моего деда в плену, в далеком японском городе Наросино.

Вот ведь чудеса, если бы не Трумпельдор, если бы не его просьба, обращенная к самому императору Японии, ни я, ни мои внуки никогда бы не узнали, как же выглядел мой дед, солдат Максим Булацан. И может быть, и оборвалась связь времен, поколений, человеческой памяти, единая бесконечная цепочка человеческих судеб... издревле к нам и дальше, дальше в будущее.

И если кто-то скажет, что это такая мелочь, то я непременно с