Читать книгу - "Опасности курения в постели - Мариана Энрикес"

Ознакомительный фрагментчерный, и было видно, что он готов броситься с холма. И он был здесь не один, ведь первое рычание доносилось откуда-то сзади, из-за пляжа. К нам приближались три слюнявые собаки-жеребенка, бока у них поднимались и опускались, проступали тощие ребра. Это не собаки хозяина, догадались мы, а те, которых упомянул шофер автобуса, — дикие и опасные. Диего попытался успокоить их звуком «ш-ш-ш», а Сильвия сказала: «Им нельзя показывать наш испуг». И тогда разозленная Наталия, заплакав, наконец, крикнула им: «Дерьмовые ублюдки, ты, плоская задница, и ты, мудак, это мои собаки!»

Один зверь был уже в пяти метрах от Сильвии. Диего даже не обратил внимания на Наталию: он встал перед своей невестой, чтобы защитить ее, но тут за ним появилась еще одна собака, а затем две поменьше, сбежавшие с холма. Вдруг раздалось непонятное голодное или гневное рычание. И было очевидно, что собаки даже не смотрели ни на одну из нас. Просто не обращали внимания, будто нас и не было, будто у карьера только Сильвия и Диего. Наталия надела футболку и юбку, шепотом посоветовала и нам одеться, а потом схватила нас за руки. Она поспешила к подобию железной арки, через которую был выход к шоссе, и только потом бросилась к остановке 307-го автобуса, а мы за ней. Мы не сказали, идем ли за помощью и намерены ли вернуться. А когда услышали с дороги крики Сильвии и Диего, втайне молились, чтобы ни одна машина не остановилась из-за их воплей. Мы были молоды и красивы, поэтому иногда нас хотели бесплатно подвезти в город. Но вот прибыл автобус 307-го маршрута, и мы вошли в него спокойно, чтобы не вызвать подозрений. Водитель спросил, как у нас дела, а мы в ответ: «Хорошо, шикарно, тишь да гладь».

Тележка

В тот день Хуанчо был пьян и брел по тротуару с вызывающим видом, хотя никто в округе не чувствовал ни угрозы, ни даже беспокойства, вызванного его токсичным присутствием. Как всегда по воскресеньям, Орасио мыл машину посреди улицы. Он был в шортах, в шлепанцах, живот выпячен, на груди седые волосы. Радиоприемник настроен на трансляцию футбольного матча. На углу торгаши-галисийцы пили мате из чайника, который стоял на земле между двумя шезлонгами, вынесенными на улицу, чтобы насладиться солнцем. По другую сторону улицы сыновья Коки потягивали пиво, стоя в дверях, а у гаража Валерии тусовалась группа только что принявших душ, чрезмерно накрашенных девчонок. Прежде мой папа стремился поздороваться и поговорить с соседями, но возвращался обычно удрученный и немного раздраженный, потому что эти добрые люди не поддерживали беседу, одинаково жаловался он каждое воскресенье.

А мама моя подглядывала в окно. Ей наскучило воскресное телевидение, но не хотелось выходить на улицу. Она смотрела сквозь щели полуоткрытых жалюзи и время от времени просила у нас чаю, печенья или аспирин. Мы с братом оставались дома, но иногда вечером катались по центру города, если папа одалживал машину.

Первой его заметила мама. Этот мужчина шагал с угла Туйути, прямо посреди улицы, толкал тяжело нагруженную тележку супермаркета и был даже более пьян, чем Хуанчо, хотя ему удавалось везти собранный мусор — пустые бутылки, картон, старые телефонные справочники. Остановился, пошатываясь, у машины Орасио. Несмотря на жару, он был в зеленоватом старом свитере. Мужчине было лет за шестьдесят. Он оставил тележку у обочины, подошел к машине как раз с той стороны, которая была лучше видна моей маме, и спустил штаны. Трусов под его грязными брюками не оказалось.

Мама громко позвала нас. Мы втроем — брат, папа и я — заглянули в щели жалюзи. Старик гадил на тротуар жидким; до нас дошла вонь, пахло дерьмом и спиртом.

Несчастный, вздохнула мама. Бедолага, до чего же можно докатиться, изрек папа.

Орасио оцепенел, но было заметно, что он свирепеет: его шея наливалась кровью. Но прежде чем он успел среагировать, Хуанчо перебежал улицу и толкнул мужчину, не успевшего встать и натянуть штаны. Старик упал в собственное дерьмо, измазав свой свитер и правую руку. Он лишь ойкнул.

— Чертов негр! — крикнул ему Хуанчо. — Мать твою, не вздумай шляться здесь и гадить. — Он пнул лежащего на земле старика, испачкав свои шлепанцы. — Вставай и вымой тротуар, а потом убирайся в свои трущобы, сукин сын.

И он продолжал пинать его в грудь и в спину. Старик не мог даже встать; казалось, он не понимает происходящего. Вдруг он заплакал.

Это уж слишком, сказал отец. Зачем же так унижать бедолагу, вздохнула мама и направилась к двери. Мы — за ней. Когда мама подошла к тротуару, Хуанчо поднял мужчину, который хныкал и умолял простить его. Попытался взять шланг, которым Орасио мыл авто, чтобы самому убрать за собой. Ну и вонь! Никто не решался подойти. «Хуанчо, хватит», — тихо сказал Орасио. И тут вмешалась моя мама. Все ее уважали, особенно Хуанчо, ведь она давала ему пару монет на вино, когда он клянчил; да и остальные относились к ней почтительно, потому что мама была кинезиологом[2], но все считали ее врачом и называли доктором.

— Оставь его в покое, отпусти. Мы сами уберем. Он пьян и не понимает, что творит, не бей его.

Старик посмотрел на маму, а она ему: «Сеньор, извинитесь и уходите». Он что-то промямлил, уронил шланг и все так же, со спущенными штанами, собрался толкать свою тележку.

— Доктор спасла тебе, засранцу, жизнь, но за грязь все равно заплатишь, у нас тут не шутят.

Мама попыталась угомонить Хуанчо, но он был пьян и разъярен, орал, как линчеватель, глаза потемнели и налились кровью — под цвет его шорт. Он встал перед тележкой и не давал старику сдвинуть ее с места. Я боялась возобновления драки, точнее, нового избиения, но Хуанчо, похоже, пришел в себя. Старик задернул молнию на штанах — пуговицы отсутствовали — и снова побрел посреди улицы, в сторону Катамарки. Все глядели ему вслед, галисийцы ворчали: какое варварство, сыновья Коки заливались смехом, а девушки у дверей гаража Валерии нервно смеялись и смущенно опускали глаза.

Орасио тихо выругался. Хуанчо достал из тележки бутылку и бросил в беднягу, но бутылка упала далеко и разбилась об асфальт. Испуганный звоном мужчина обернулся и прокричал что-то неразборчивое. Неизвестно, говорил ли он на другом языке (на каком же?) или был настолько пьян, что не мог членораздельно выразиться. Но прежде чем рвануть зигзагами, спасаясь от погнавшегося за