Читать книгу - "Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга I - Константин Маркович Азадовский"

Федотова»[69]. А в письме от 6 февраля 1933 г. М. К. обещает Бонч-Бруевичу выслать ему басню Федотова «в ближайшие дни» («…Мне нужно найти только кое-какие дополнительные материалы для комментария»[70]). Однако публикация не состоялась, и трудно понять, по какой причине.

О возвращении к Федотову М. К. вновь задумывается после 1949 г. В письме от 21 января 1950 г. И. С. Зильберштейн[71], незадолго до этого выпустивший в серии «Художественное наследие» два репинских тома[72], информирует М. К. о своем новом замысле:

Спасибо сердечное за добрый отзыв о репинских томах «Художественного наследства». Думаю все же, откровенно говоря, что такое издание – не в коня корм. Слишком мало сейчас осталось людей, которые оценят такое издание, а у нового поколения что-то слишком медленно растет вкус к таким начинаниям. Все же надеюсь скоро сделать хороший том о Федотове[73]. Я был бы очень рад, если бы дали что-нибудь интересное для этого тома (61–37; 2)[74].

Предложение Зильберштейна взволновало М. К., остро нуждавшегося после 1949 г. в литературном заработке, и некоторое время занимало его мысли. Обдумав предложение Зильберштейна, он отвечает ему письмом от 25 или 26 января 1950 г. (цитировалось выше в связи с альбомом П. Л. Яковлева):

Я охотно принял бы Ваше предложение принять участие в федотовском томе. Если оно прочно, укажите срок. Я мог бы дать маленькую заметку о тех остатках альбома, которые сохранились у меня: один рисунок и несколько стихотворений, переписанных Федотовым и иллюстрирующих его интересы, в том числе одна неизвестная эпиграмма, приписанная в его списке Пушкину:

Хотя упорство не поможет,

Но мне жаль, что граф Хвостов

Удержать никак не может

Ни урины, ни стихов[75].

И одна на Кюхельбекера, но ту, пожалуй, нельзя публиковать, по большей, чем эта, бесцензурности – вернее, непристойности, и к тому же не очень острой.

Но и она у него приписана Пушкину.

Кроме того, еще ряд стихов, презревших печать по соображениям благопристойности или политическим.

Итак: если все сие интересно, дайте четкие указания: кому, в частности, дать переснять рисунок и пр.

Среди стихов, переписанных Федотовым, – «Конь» с четкой атрибуцией Крылову[76].

Я мог бы принять участие в данном № и в качестве сотрудника, разработать какую-нибудь тему уже не по <пропуск> например, охотно вернулся бы к теме о Федотове как иллюстраторе русских писателей, если, конечно, <пропуск> еще дополнить материалы кроме тех, что опубликовал когда-то я сам.

Кстати, какую грубую ошибку допустил Ашукин в описании б<иблиоте>ки Некрасова (Лит<ературное> насл<едство>, 53–54, стр. 391, № 139)[77], даже не ошибку, а грубый недосмотр, явившийся результатом плохого знания этой эпохи. В описании «Иллюстр<ированного> альманаха» он упоминает «Ф.», не зная, что это Федотов. Очевидно, он не знает не только мою книжку об «Иллюстр<ированном> альманахе»[78], но и всю последующую литературу (книгу Кузьминского, Варшавского, статьи Нечаевой[79] и т. д.)[80].

Еще в середине марта 1950 г. М. К., похоже, надеялся, что сможет приступить к осуществлению этих замыслов. «Работаю сейчас очень мало и сумбурно, – сообщает он В. Ю. Крупянской 18 марта 1950 г. – Зильберштейн предложил мне маленькую работу для „Худ<ожественного> Наследства“ о Федотове (по моим же материалам)». Однако вскоре – видимо, потому, что серия прекратилась[81], – М. К. переключается на другие темы. К Федотову он более не вернулся.

Какова же судьба федотовского альбома, который М. К. надеялся передать в один из музеев Восточной Сибири? Точных сведений на этот счет не обнаруживается ни в одном из документов. Возможно, альбом погиб вместе с бумагами и дневниками, оставленными в сейфе Государственного банка. В одном из списков своих работ (декабрь 1922 г.) М. К. пишет: «Одновременно (т. е. одновременно с материалами Амурской и Ленской экспедиций. – К. А.) погибли материалы для готовящихся параллельно работ: о художнике Федотове и по истории журналистики <18>20‑х гг. (А. Е. Измайлов и П. Л. Яковлев)»[82]. Впрочем, Я. Д. Лещинский, автор содержательной работы о Федотове, высказал (непонятно на чем основанное) предположение, что этот альбом был «впоследствии у него <Азадовского> похищен»[83].

Погиб ли этот альбом именно в банковском сейфе, куда М. К. положил наиболее ценные бумаги весной 1918 г., или судьба его оказалась иной, остается до сих пор невыясненным. Не знала этого и Л. В. В письме к сотруднице Третьяковской галереи Е. Л. Плотниковой[84] от 11 марта 1965 г. она сообщала:

…от всего альбома Федотова, бывшего в распоряжении Марка Константиновича (1915–1918 гг.), сохранилось всего 2 рисунка. Один воспроизведен в его работе «Дневник художника» <…>. Между стр. 12 и 13 Вы его обнаружите, это «Карикатурный портрет». <…> Другой рисунок в этом издании не представлен. Он изображает четырех мужчин, сидящих за столом. (95–11; 24; машинописная копия)[85].

Из писем Е. Л. Плотниковой явствует, что в Третьяковской галерее хранилось (хранится, видимо, и поныне) «около 50 листов из альбома, принадлежавшего Марку Константиновичу» (95–11, 6; письмо от 23 марта 1965 г.). Их пополнили в 1965 г. и те два листа, которые остались в собрании М. К. после его смерти и были приобретены Третьяковской галереей в 1965 г. Однако на вопрос, заданный Е. Л. Плотниковой в том же письме («Лидия Владимировна, не знаете ли Вы, куда разбрелись остальные листы»?), ответа не последовало.

История с Федотовым, письмами А. Е. Измайлова и альбомами П. Л. Яковлева – яркие и в то же время горестные эпизоды творческой биографии Марка Азадовского. «Проснувшись знаменитым» после выхода «Дневника художника» в 1916 г., М. К. имел все основания надеяться на успех своей новой книги, посвященной Федотову, и, вероятно, на признание в профессиональном сообществе[86]. Можно даже предположить, что, углубившись в историю русского искусства, он и дальше продолжал бы свой научный путь в этом направлении, удачно сочетая свои литературоведческие и искусствоведческие интересы. Известно, что в течение ряда лет он вынашивал замысел большой работы на тему «Живопись и литература». Летом 1920 г. он сделал в Иркутске на педагогической конференции доклад «Об изучении пейзажа в литературном произведении»[87]; в 1920‑е гг. работал над темой «Пейзаж в творчестве Короленко»; к этой же теме возвращался и впоследствии[88]. Л. В. сообщает о других его аналогичных замыслах. Один из них (1950‑е гг.) был