Читать книгу - "Эйнштейн во времени и пространстве. Жизнь в 99 частицах - Сэмюел Грейдон"

Завтрак окончен, женщины желают ему удачного рабочего дня, и Эйнштейн не спеша пересекает маленькую террасу, спускается по ступенькам и через садовую калитку выходит на Мерсер-стрит. Деревья, окаймляющие улицу, недавно зазеленели. Соседские сады по‐весеннему свежи. Минут через пять Эйнштейна останавливает женщина, которая направляется в город. Она упрекает его в том, что он подает плохой пример соседским детям. Ее дочь просто невозможно уговорить носить носки, поскольку та заметила, что Эйнштейн их не носит. Он сочувствует своей собеседнице, однако уверяет ее, что носки совершенно не нужны, и хвалит ее смышленую дочь.

Миновав театр Маккартера и пройдя еще десять минут по улице, он входит в Файн-холл – здание из красного кирпича, выстроенное в неоготическом стиле, – где находится математический факультет Принстонского университета. Хотя Файн-холл был построен только в 1931 году, его стены облицованы дубовыми панелями по образцу старинных университетов. Кроме того, здесь имелась комната с шахматными столами и кожаными креслами, а в оконные рамы были вставлены освинцованные стекла. Это здание служило временным прибежищем для Института перспективных исследований, который осенью 1939 года должен был закончить строительство собственного кампуса.

Два ассистента Эйнштейна уже ждут его в кабинете.

– Доброе утро, джентльмены, – говорит он.

Бергман и Баргман (таковы их фамилии) отвечают на приветствие:

– Доброе утро, профессор.

Эйнштейн садится за свой рабочий стол и начинает перебирать бумаги. Некоторое время назад ему пришлось отказаться от очередной попытки создать единую теорию поля, над которой он работал в течение полугода. Бергман и Баргман, похоже, все еще удручены этим обстоятельством. Но сам Эйнштейн не пал духом. Втроем они разрабатывают новый подход к единой теории поля, и Эйнштейн уверен, что находится на правильном пути. Он говорит Бергману и Баргману, что его новая концепция “настолько проста, что Бог не сможет упустить такой шанс и не одобрить ее”[350]. Его улыбка, хорошее настроение и упорство быстро передаются ассистентам.

Утренний перерыв на чай в общей гостиной. Сегодня в институте собрались почти все сотрудники. С фарфоровыми чашками в руках Эйнштейн и его коллеги – Герман Вейль, Оскар Моргенштерн, Джон фон Нейман и Юджин Вигнер – обсуждают рабочие вопросы и болтают о том о сем.

Эйнштейн не видит среди присутствующих Нильса Бора и рад этому. Бор приехал в Принстон уже около месяца назад, однако Эйнштейн избегает его. Они, разумеется, беседовали, но пока не заводили своих бесконечных споров о квантовой механике. Не обсуждали они и новости из Европы, а ведь в Германии – как раз перед отъездом Бора в Америку – физики Отто Ган и Фриц Штрассман провели эксперимент по бомбардировке атомов урана нейтронами и сумели расщепить атом. С тех они пребывали в полной эйфории и публиковали статью за статьей о так называемом ядерном делении. На недавней лекции, на которой присутствовал и Бор, Эйнштейн все‐таки поделился последними результатами своей работы над единой теорией поля. Глядя прямо на Нильса, он сказал, что давно пытался объяснить квантовые эффекты с помощью описанного им только что метода. Пока рано выносить суждения. Хватит пока старых аргументов.

Вернувшись к себе в кабинет, Эйнштейн завершает свой рабочий день в институте, оставив письменный стол в еще большем беспорядке, чем тот был утром. Рано или поздно кто‐нибудь отчитает его за это. Он улыбается при этой мысли. Вместе с коллегами они идут домой обедать и по дороге оживленно беседуют. Возле дома Эйнштейна они останавливаются и, стоя под полуденным солнцем, продолжают еще некоторое время серьезно дискутировать, прежде чем разойтись по домам. Оставшись один, Эйнштейн погружается в размышления, на которые его навел разговор, и забывает, куда шел. Он направляется обратно в институт, но тут из дома выбегает мисс Дюкас и зовет его обедать.

На обед подают пасту, очень сытную. Это блюдо вызывает у Эйнштейна воспоминания о детстве, когда они всей семьей ездили в Милан. Дюкас отчитывается ему в том, что сделала за день, и передает часть корреспонденции: те письма, которые, по ее мнению, стоило бы прочесть ему самому. Есть еще одно письмо – от Эдуарда, говорит она, и кратко пересказывает его содержание. Ответить Эдуарду можно и позже, когда Эйнштейн выкроит время, чтобы прочесть письмо.

Эйнштейн разговаривает с сестрой – та в шутку жалуется ему, что с недавних пор пристрастилась к хот-догам, а между тем считает себя вегетарианкой. Альберт, чтобы утешить ее, объявляет, что отныне сосиска – овощ. Майя смеется, довольная.

Они говорят о Германии и, конечно, о Гитлере, о грядущей войне. Они переживают за мужа Майи – Пауля Винтелера, за Микеле Бессо и его жену Анну, которые остались в Италии под властью Муссолини. Эйнштейн рад, что Майе удалось выбраться из Флоренции и приехать к нему и что Ганс Альберт перебрался в Америку. А ведь Гансу Альберту скоро исполнится тридцать пять, замечает Майя. “Правда? – удивляется Эйнштейн. – Когда у него день рождения?”

Эйнштейну жаль, что теперь у него нет возможности помогать иммигрантам из Европы так же активно, как раньше. Программа помощи, которую он запустил, чтобы убедить американцев поддерживать преследуемых нацистами европейских евреев, не принесла желаемых результатов. Несколько лет Эйнштейн снабжал деньгами из собственного кармана некоторых иммигрантов в США, оплачивал их расходы на транспорт, посылал подарки или письменные рекомендации и поручительства, но теперь его средства иссякли.

Он начинает терять нить разговора, мысли его уже далеко. Вздремнув, он работает в своем кабинете до поздней ночи, делая перерыв только на ужин – легкий, состоящий в основном из бутербродов. Если он еще немного поработает над этой новой теорией поля, то, возможно, добьется своего и докажет, что прав.

84

Во время своего летнего отпуска в 1939 году Эйнштейн снял дом на северном “зубце” Лонг-Айленда – в Норт-Форке. Однажды, заехав в городок Саутолд, он зашел в местную скобяную лавку и спросил, не найдется ли там солнечных часов (sundial)[351]. Владелец лавки, Дэвид Ротман, извинился: к сожалению, солнечных часов у него нет. Но добавил, что они есть у него в саду. Он показал эти часы Эйнштейну и спросил, подойдут ли они ему. Эйнштейн громко и от души рассмеялся, а потом поднял ногу и объяснил, что ему на самом деле нужно: из‐за его сильного немецкого акцента Ротман не понял, что Эйнштейн хотел купить не солнечные часы, а сандалии (sandals).

Вскоре они стали друзьями. Ротман объединял местных музыкантов в струнные квартеты, которые выступали по вечерам у него дома.