Читать книгу - "Другие времена. Антология - Антология"

Озвучивая призрачные сны?..

* * *

Не спрашивай меня… Я, как Улисс:

Иные времена к ногам швырнули

Огромный, исполинский белый лист,

Исчёрканный извилинами улиц,

Где холодно, где тесно и темно,

Где, выдыхая мглу и прячась в ворот,

Я словно порастаю тишиной,

И мыслями врастаю в этот город,

В котором все давно предрешено…

Здесь мазаны одним, бесспорно, миром,

И ранний день, и раненная ночь,

Прикрытая одеждами на вырост…

Неназванное тьмой — здесь и сейчас.

Непознанное мыслью — то, что свыше.

Привыкшее не видеть и молчать,

Но голос мой так слаб. И не услышан.

Не спрашивай меня… Я, как Улисс,

Которого надежды обманули,

Таскаю на подошвах этот лист,

Растаптывая давку судных улиц.

* * *

Бесформенная тень

Невидимой стены

На призрачном холсте,

Где не обречены

Наивные мечты

В невинности своей —

У финишной черты

И в суетности дней.

Мысль грезит красотой,

Мысль девственно чиста,

Как будто только что,

Сошедшая с холста.

Но кто-то впопыхах,

Как маг-визионер,

С ухмылкой на устах

Закрашивает дверь,

Глядящуюся в даль,

Распахнутую внутрь,

Где нас устали ждать

Те, что веками ждут.

Из чрева тишины

Тень излучает свет,

Тень изучает сны,

Где нас с тобою нет.

Усталы и немы

Глаза, как у Христа,

Глядящие из тьмы

В безвременье холста…

Борис Марковский / Бремен /

Родился в Киеве. С 1994 года живет в Германии. В 2002 году в издательстве «Алетейя» (СПб.) вышла книга стихов и переводов «Пока дышу, надеюсь», весной 2006-го в этом же издательстве — книга избранных стихов и переводов «В трех шагах от снегопада».

Уравнение Дирака

I

Себастьян проснулся, как всегда, рано. Только-только начинало светать. Заварил чай и подошел к окну.

По ту сторону окна хозяйничал дождь. Он цеплялся за последние, еще не опавшие, листья, ударялся об асфальт, разбивался вдрызг о крыши домов.

Страшно хотелось есть, однако в холодильнике было пусто. Правда, на нижней полке завалялось куриное яйцо, но не делать же яичницу из одного яйца, подумал Себастьян и неожиданно для себя вспомнил четверостишие, сочиненное им год назад в день рождения Эммы, пышногрудой соседки из квартиры напротив:

Я до сих пор в кругу ровесниц

средь множества прекрасных лиц

встречаю «пожилых прелестниц»[13],

охотниц до крутых яиц.

Эмма работала парикмахером, писала эротические рассказы и, несмотря на почтенный возраст, все еще думала о женихах.

II

Лиля ушла в четверг. Аккуратно сложила вещи, взяла несколько книг («Сонаты» Рамон дель Валье-Инклана, «Женский портрет», что-то еще, в том числе «Историю рассказчика» Шервуда Андерсона) и уехала на дачу к матери.

«Надеюсь, больше не увидимся», — уже из-за дверей услышал он.

Она жила в придуманном мире. Иногда ему казалось, что она сумасшедшая. Впрочем, все мы сумасшедшие, подумал Себастьян. И все боимся в этом признаться. Самим себе, не говоря уже о других.

Он раскрыл томик Акутагавы и прочел наугад:

Сумасшедшие были одеты в одинаковые халаты мышиного цвета. Большая комната из-за этого казалась еще мрачнее. Одна сумасшедшая усердно играла на фисгармонии гимны. Другая посередине комнаты танцевала или, скорее, прыгала. Он стоял рядом с румяным врачом и смотрел на эту картину. Его мать десять лет назад ничуть не отличалась от них. Ничуть… В самом деле, их запах напомнил ему запах матери…[14]

Дождь утих. Себастьян подошел к письменному столу и написал на листке:

Мать родилась в Кременчуге, воспитывалась в детском доме, пережила блокаду, была на фронте.

Когда умирала, он вдруг увидел, как по ее левой щеке скатилась слеза. «Как ты себя чувствуешь?» — все-таки спросил он. «Я умираю», — ответила она.

III

Он вспомнил Валенсию, куда они прилетели вместе с отцом. Там, в Кафедральном соборе, он впервые увидел картину Эль Греко «Святой Себастьян». Двухметровый холст поразил его воображение. Нечеловеческой мощью веяло от фигуры святого.

Себастьян, как будто все это произошло только вчера, отчетливо услышал отцовский голос:

— Фамилию Теотоко́пулос было невозможно выговорить. Отсюда прозвище: Эль Греко. К двадцати двум годам он уже имел статус мастера. В 1577 году переехал в Мадрид, потом — в Толедо, где умер в возрасте семидесяти трех лет…

А еще к своему огромному удивлению Себастьян узнал от отца о том, что Эль Греко отзывался о Микеланджело не иначе как о человеке, совершенно не умевшем рисовать.

IV

Они прожили с Лилей восемь лет. Себастьян любил переиначивать ее имя на разные лады, говорил: Лили́, с ударением на последнем слоге. Ей это совсем не нравилось.

Поначалу она была влюблена в него, но очень скоро любовь прошла. К тому же она была почти на пятнадцать лет младше Себастьяна.

Еще до свадьбы она придумала ему прозвище: Стёба. Позже, увидев на журнальном столике роскошно изданный альбом, стала называть именем великого художника:

— Эль Греко, пошли домой!

Или:

— Эль Греко, у меня совсем нет денег.

Когда он будил ее среди ночи, требуя ласк, сквозь сон шептала:

— Стёба, уймись! Мне завтра рано вставать.

Он до сих пор не знал, как ему быть: плакать или смеяться оттого, что ушла жена. Слёз не было, а улыбался он все реже и реже. В последний раз это случилось с ним, когда он наткнулся в Сети на афоризмы ныне покойного премьер-министра. Фраза «Секс — это тоже форма движения» повергла его в шок. Вот у кого нужно учиться писать прозу, подумал он.

V

Его манили к себе мелькающие цифры и белый шарик, подпрыгивающий навстречу крутящемуся колесу.

Несмотря на то, что Себастьян уже много лет играл в рулетку, он до сих пор не мог понять, как устроено казино, нет ли во всем этом какого-то подвоха.

Он не любил проигрывать. Однажды в Берлине он двенадцать раз поставил на красное и ни разу не выиграл. Больше он в Берлине не играл.

Себастьян не раз замечал: когда его, как огромная морская волна, накрывала полоса везения и он начинал слишком