Читать книгу - "Грехи и погрешности - Алексей Владимирович Баев"

Толик не выспался. Он, бедолага, привык вставать без будильника ровно в восемь, в каком бы состоянии трезвости и в какое бы время ни заснул. На ночного певца Махалов особо не обиделся, поэтому не шмальнул из позолоченной двустволки, из которой обычно разгонял бессовестную гопоту, засидевшуюся под пиво дольше положенных двадцати трех нуль-нуль. Изредка Толик еще вспоминал собственные безумные выходки, когда будучи юношей бледным лазил по водосточной трубе до уровня третьего этажа той самой теперь нагло торчащей из бурьяна хрущобы, чтобы заглянуть в окно к бескорыстно в те времена обожаемой Галочке. Ныне неузнаваемо посолидневшая во всех отношениях Галина Викторовна, будучи почти всесильным на максаковском, естественно, уровне, начальником комгосимущества, по каким-то неведомым никому причинам снести свой отчий дом до сих пор не могла. Толика подобная беспомощность жены слегка раздражала, но он, как человек понимающий, предпочитал терпеть, не ввязываясь в войну ни с алчным государством, ни с озверевшей от гласности общественностью.

После второй порции виски Махалову на секунду показалось, что муза к нему наконец-таки явилась. Он чуть не бегом бросился в кабинет, включил компьютер и в предвкушении буйного разгула вдохновения, уселся в кожаное кресло, разминая затекшие пальцы. Системный блок тяжело задышал вентилятором, монитор моргнул и… погас. Системник тоже заглох.

– Ёпрст! – фонетически непоследовательно выругался Толик, нажав клавишу настольной лампы. Свет не зажегся. – Пробки, сука! Опять, бляди, вылетели.

Тем временем муза, вырвавшись в открытую форточку, стремглав унеслась к более удачливому конкуренту. Разочарованное вдохновение нехотя похромало следом за беспечной руководительницей нереализованного проекта.

Щиток с электроавтоматами находился в подвале. Махалов, вернувшись в спальню, плеснул в опустевший стакан третью «русскую» – до краев – дозу вискаря и, накинув халат, вышел на лестницу.

– Черт, как это все не вовремя! – в сердцах произнес он и, усевшись на верхнюю ступеньку, сделал солидный глоток.

Вечером на собрании поэтического объединения «В струю», которое проводилось еженедельно по субботам в банкетконференцзале махаловской же клиники, Толик обещал читать свой новый шедевр. «В следующий раз – обязательно. Слово председателя!» – клялся он коллегам по лире на предыдущей встрече. Нет, ну дернул же нечистый за язык!

Можно было позвонить в будку охраннику, чтобы тот включил автоматы, но для этого все равно пришлось бы встать и пройти в спальню за мобилой или спуститься к стационарному аппарату. Да и совестно стало Толику. Такие ничтожные проблемы он всегда решал без посторонней помощи.

Поставив вновь опустевший стакан перед собой на ступеньку, кряхтя и чертыхаясь, Махалов, держась за балясину, тяжело поднялся на ноги, размял круговыми движениями плечевые суставы, поднял до уровня талии левое колено, опустил, правое и…

Проклятый стакан тончайшего богемского стекла, оказавшийся совсем не к месту под опустившейся на него босой стопой уринотерапевта, предательски хрустнул и подло вонзился осколком в плоть гения.

– Япона ж вашу мать! – взвыл тот от боли, подскочил и, оступившись, кубарем покатился по дубовым лакированным ступеням мастерски выполненной забежной лестницы к самому ее подножью, устланному – как теперь оказалось, вполне предусмотрительно – желтоватой мохнатой шкурой известного арктического хищника…

Через сколько времени Толик очнулся, доподлинно неизвестно. Но, наверное, пролежал без сознания он не слишком долго, потому как хмель из головы выветрился не полностью, да и обед еще не наступил. Галина-то Викторовна до сих пор не явилась из солнечных Эмиратов. То есть из аэропорта. Может, самолет ее уже приземлился? А! Какая разница!

Правая нога, вначале порезанная, а теперь, после сокрушительного падения, должно быть, и вовсе переломанная в области лодыжки – именно из этой части несчастного организма поступала пульсирующая, но – слава Всевышнему – не очень навязчивая, пусть малоприятная, боль, лежала на медвежьей шкуре под неестественным углом. Это Толик увидел, приподнявшись на локтях и повернув голову.

Он хотел было встать на четвереньки, доползти до тумбочки с телефоном, чтобы вызвать охранника или, может, сразу скорую, но тут что-то кольнуло его в район печени. Первой мыслью было: «Ну все. Допился, баран, до цирроза…». Однако при ближайшем рассмотрении, сим прометеевым орлом оказался вовсе не распад единственной, к сожалению, печени, а остро заточенный карандаш, вложенный сперва в блокнотик со смешной надписью «notebook» на зеленой обложке, а потом в единственный карман, пришитый к шелковому халату сбоку с небрежностью, выдающей руку мастера. Пардон, вовсе не мастера – известного на весь мир и самого модного на сей день кутюрье.

И тут в обыденную, полную несчастных и счастливых случаев жизнь человека вмешалась мистика. Анатолий Махалов, кое-кем признанный и самый уважаемый в Максакове поэт, известный на всю Россию уринотерапевт, который, казалось бы, из-за засилья компьютерных технологий давным-давно позабыл свой собственный почерк, вдруг выдернул из «ноутбука» чудом уцелевший в схватке с лестницей карандаш и, не обращая внимания на сумерки обесточенного холла, застрочил, словно из пулемета, рифмованными виршами…

Галина Викторовна приехала на такси, словно по расписанию, и уже через каких-то три четверти часа (Максаков – город не слишком большой) Анатолий Павлович ковылял к выходу из травмапункта на новеньких карбоновых костылях, выставляя напоказ лежащему перед ним провинциальному миру загипсованную до колена ногу.

Вечером на собрании поэтического общества Толик, стоя в банкетконференцзале своей клиники за кафедрой на левой ноге, сотрясал воздух и барабанные перепонки благодарных слушателей громогласными и поистине гениальными поэтическими выбросами типа:

«Лежал поверженный ландскнехт на теле мертвого дракона,

Его несчастная нога согнулась криво. Под балконом

Осколки тонкого сосуда, что кровь поил нектаром страсти,

Теперь вонзались в плоть земли. О, Бог! Не это ли несчастье?»

Непостоянная и капризная муза попала на этот раз, как говорится, в струю. Строки, рожденные Толиком Махаловым, изумительны, правда? Помните с чего всё начиналось? Точно, с крепкого алкоголя.

Я ж говорю, гениальные поэты – народ пьющий. Причем без лицемерного смущения. Для пользы дела ж!

А вы, уважаемые, коль до сих пор со мной не согласны, можете немедленно хвататься за топоры и заострять колы. Или гусиные перья. Я-то к схватке готов. А вы?

Короче, пацаны…

Литературные опыты авторитетного бизнесмена Семена Михайловича Смоленцева

(он же Сёма Пятый)

Печёночный паштет

Короче, я, типа, лопух и на год отстал от жизни! Эту, говоря литературным языком, новость мне сегодня Валя Кривой по мобиле напел. Ладно, Кривой – свой пацан, ему предъяву за такой базар делать не стану. Но если какой-нибудь лох вякнет что-нибудь в этом роде,