Читать книгу - "Власть. Новый социальный анализ - Бертран Рассел"

Ферезеев, Евеев и Иевусеев, семь народов, которые многочисленнее и сильнее тебя, и предаст их тебе Господь, Бог твой, и поразишь их, тогда предай их заклятию, не вступай с ними в союз и не щади их; и не вступай с ними в родство: дочери твоей не отдавай за сына его, и дочери его не бери за сына твоего; ибо они отвратят сынов твоих от Меня, чтобы служить иным богам, и тогда воспламенится на вас гнев Господа, и Он скоро истребит тебя.

Если же поступать так, как наказано, тогда «благословен ты будешь больше всех народов; не будет ни бесплодного, ни бесплодной, ни у тебя, ни в скоте твоем»[41].

Что касается этих семи народов, о них в одной из следующих глав говорится еще более открыто:

А в городах сих народов, которых Господь Бог твой дает тебе во владение, не оставляй в живых ни одной души… дабы они не научили вас делать такие же мерзости, какие они делали для богов своих, и дабы вы не грешили пред Господом Богом вашим (Второзаконие, XX, 16 и 18).

Но при этом позволяется поступить более милосердно «со всеми городами, которые от тебя весьма далеко, которые не из числа городов народов сих»:

…порази в нем весь мужеский пол острием меча; только жен и детей и скот и все, что в городе, всю добычу его возьми себе и пользуйся добычею врагов твоих, которых предал тебе Господь Бог твой (Второзаконие, XX, 13–15).

Можно вспомнить, что, когда Саул поразил Амаликов, он попал в затруднение, поскольку не был достаточно последователен:

…и Агага, царя Амаликова, захватил живого, а народ весь истребил мечом [и Иерима умертвил]. Но Саул и народ пощадили Агага и лучших из овец и волов и откормленных ягнят, и все хорошее, и не хотели истребить, а все вещи маловажные и худые истребили. И было слово Господа к Самуилу такое: жалею, что поставил Я Саула царем, ибо он отвратился от Меня и слова Моего не исполнил[42].

Эти отрывки со всей очевидностью показывают, что интересы детей Израилевых должны были быть безусловно выше интересов язычников, когда они вступали с ними в конфликт, но внутри сообщества интересы религии, то есть священников, ставились выше экономических интересов мирян. Слова Господа были сказаны Самуилу, но Самуил сказал Саулу: «а что это за блеяние овец в ушах моих и мычание волов, которое я слышу?» В ответ на это Самуил только и мог, что признаться в своем грехе.

Евреи в силу своего ужаса перед идолопоклонством – чья зараза мерещилась им даже в овцах и коровах – пришли к исключительной последовательности в истреблении покоренных народов. Однако ни один народ античности не признавал никаких правовых или моральных ограничений того, что можно делать с побежденным населением. Обычно некоторая часть населения истреблялась, а остальные продавались в рабство. Некоторые греки, например Еврипид в своих «Троянках», попытались сформировать чувство, направленное против этой практики, но не добились успеха. Побежденные, не обладающие властью, не могли претендовать на милосердие. От этого взгляда не отказывались, даже в теории, вплоть до христианства.

Долг перед врагами – это сложная концепция. Кротость могла считаться в античности добродетелью, но только когда она добивалась успеха, то есть когда превращала врагов в друзей; в других случаях она осуждалась как слабость. Когда что-то вызывало страх, никто не ожидал великодушия: римляне не могли великодушно отнестись к Ганнибалу или последователям Спартака. Во времена рыцарства считалось, что рыцарь должен обходиться с другим пленным рыцарем благородно. Однако конфликты рыцарей не были слишком серьезными; тогда как к альбигойцам никто не проявил даже напускного милосердия. В наши дни с почти одинаковой жестокостью относились к жертвам белого террора в Финляндии, Венгрии, Германии и Испании, причем протестов почти не было, если не считать политических противников. Точно так же террор в России был одобрен большинством левых. Сегодня, как и в дни Ветхого Завета, на практике перед врагами не признается никакой обязанности, когда такие враги достаточно опасны, чтобы вызывать страх. В действительности положительная мораль пока еще действует только внутри той или иной социальной группы, а потому является, по сути, подразделом правления. Ничто, кроме всемирного государства, не заставит воинственных людей признать, если только не в качестве наставления в совершенстве, то, что моральные обязательства не ограничиваются одной частью человеческого рода.

В этой главе я пока занимался позитивной моралью, и, как уже стало очевидно, ее недостаточно. Говоря в целом, она стоит на стороне властей, какими бы они ни были, она не предоставляет никакого места революции, никак не сглаживает жестокосердие в спорах и, наконец, не может найти места для пророка, провозглашающего новый моральный взгляд на вещи. Здесь можно усмотреть некоторые сложные теоретические вопросы, но прежде чем заняться ими, напомним самим себе о тех вещах, которые можно достичь лишь сопротивлением позитивной морали.

Мир кое-чем обязан Евангелиям, хотя еще больше он был бы обязан им, если бы они оказали большее влияние. Он кое-чем обязан тем, кто изобличал рабство и подчинение женщин. Мы можем надеяться, что со временем он будет кое-чем обязан и тем, кто изобличает войну и экономическую несправедливость. В XVIII–XIX столетиях он был многим обязан апостолам толерантности; возможно, он будет чем-то обязан им и в какую-то будущую эпоху, которая окажется счастливее нашей. Революции против средневековой церкви, монархий Ренессанса и современной плутократии необходимы для того, чтобы избежать застоя. Если допустить (и это допущение необходимо), что человечество нуждается в революции и индивидуальной морали, проблема состоит в том, чтобы найти место для этих вещей, не погружая мир в пучину анархии.

Здесь следует рассмотреть два вопроса: во-первых, какую наиболее мудрую позицию с точки зрения самой позитивной морали она должна занять по отношению к личной морали? И, во-вторых, в какой именно мере личная мораль должна уважать позитивную мораль? Но прежде, чем рассмотреть тот или другой из этих вопросов, следует кое-что сказать о том, что вообще подразумевается под личной моралью.

Личная мораль может рассматриваться либо как исторический феномен, либо с точки зрения философа. Начнем с первого.

Едва ли не каждый человек, насколько нам вообще свидетельствует об этом история, испытывал глубочайший ужас перед определенными поступками. Как правило, эти поступки ужасают не только отдельного человека, но и все его племя, нацию, секту или класс. Иногда происхождение такого ужаса неизвестно, в других случаях его можно возвести к определенному историческому герою, который выступил его моральным изобретателем. Нам известно, почему мусульмане не делают изображений животных или людей – им это запретил пророк. Нам известно, почему ортодоксальные евреи не едят кролика; причина в