Читать книгу - "Пацанская любовь - Мелания Соболева"

свет только из комнаты пробивается, тусклый, желтый, как лампа в подвале, а голос Гены уже льется наружу, ядовитый, с желчью, с той самой ментовской уверенностью, что все ему по плечу.

— Думаешь, я такой идиот? С мента, значит, лоха решила сделать? Да у меня везде глаза, птенчик мой! — голос его тяжелый, надменный, как будто он на допросе, как будто Катя — его задержанная, а не жена, не женщина, не человек — просто тело, которое должно быть под контролем. — Думаешь, я поверил, когда ты к училке на чашку чая пошла и осталась на ночь?! — он почти смеялся, но это был смех больного, который уже давно перегорел внутри. — Нет, я знал. Я знал, что ты шлюха была с ним! На тебе следы его были! — голос его срывался, рычал, будто зверь. — Запах был, сука! — он рявкнул, как будто бил словами, как будто этими словами хотел вырезать из нее все, что не принадлежало ему.

И в этот момент — удар. Звук плоти о плоть, глухой, мерзкий, как будто не просто кулак, а кость ломалась. И сразу за ним — ее крик. Не визг, не истерика — крик, настоящий, рвущий, как будто ее внутренности вытащили наружу. Я не видел — но чувствовал. Каждой жилой, каждым нервом. Этот крик прошел сквозь стены, сквозь меня, сквозь все, что во мне держалось. И в этот момент что-то оборвалось. Не терпение — душа. Сердце порвалось, как старая тетив.

Я выбил ногой и без того приоткрытую дверь, как будто сам дьявол мне ее подставил, и я — не пацан с Заречки, не Леха, не сын ментовского Громова, а ярость сама в человеческой оболочке, швырнул эту дверь, как будто хотел снести всю боль, всю грязь, весь страх, и сразу — по венам, как ток — удар: Катя! — закричал, сорванным голосом, как у зверя, которого загнали, но не убили, и я метался по квартире, будто в горящем доме, искал, дышал так, будто воздух сам горел в легких, и влетел в комнату, где все, черт возьми, стало ясно без слов: его не было — ублюдка, мрази, Генки — зато была она… лежала боком на полу, согнутая, кашляющая, держась за живот, как будто там внутри вырвали кусок, как будто он ударил не кулаком, а ломом, ее лицо белое, как простыня в морге, губы в крови, и я, весь в дрожи, в панике, в бешенстве, опустился на колени, как перед Богом, как на могилу, трясущимися руками взял ее лицо, кровь на пальцах, теплая, живая — и только тогда я увидел. Синяки. На ключице, на тонких руках, на шее — черно-синие, болезненные, как напоминание о том, почему она не приходила. Почему ее не было. Потому что он ее бил. Этот мудозвон, этот ублюдок, этот… не человек. Убивал по частям. Убивал мою Катю.

— Леша… — прохрипела она, еле слышно, но с такой болью в голосе, будто каждый звук ей давался через ад, и в этот момент, как в кино, как в кошмаре, я понял: он сзади. Стоит. Смотрит. Урод. И я поднялся резко, как пружина, обернулся, и он стоял там, с ехидной рожей, с полуулыбкой, как будто только что не валил женщину на пол.

— Сука, — прошипел я, и в эту секунду все внутри у меня вспыхнуло, разорвалось, все, что я держал годами — боль, злость, страх, унижение, все — вырвалось наружу, и кулак мой сам полетел вперед, в нос ему, с хрустом, с мясом, с треском, он отлетел назад, врезался в стену, как тряпка, но я не дал передышки, фляга у меня уже поехала, по полной, я больше не слышал Катю, не слышал ее слезы, не слышал ее голос — был только он, этот ублюдок, и мой гнев, я прыгнул на него, сверху, как волк, ударил еще — кровь брызнула, он заорал, но не от боли, от страха, потому что понял — не остановлюсь.

— За каждую ее слезу! — орал я, удар.

— За каждую выпавшую волосинку с ее головы! — удар в челюсть, она хрустнула.

— За следы на ее теле, ублюдок! — удар в ребра, что-то треснуло, хрип.

Катя кричала позади, звала меня, но я не слышал, я не мог — я был огнем, я был яростью, я был местью за все, за всех. Гена уже не бился, только хрипел, дергался, пытался закрыться руками, но я срывал их, бил в лицо, в живот, в грудь, снова и снова.

— А это… — дыхание срывалось, голос сорван в кровь, — за то, что ты уничтожил в ней веру в людей! — и последний удар. Фатальный.

Тишина. Он уже не дышал. Я сидел на нем, как на гнилом теле, и все мое тело было в крови. Мои руки дрожали. Комната выглядела, как сцена резни. Кровь на стенах, на полу, на мне.

Я поднялся. Пошел к Кате. Она ползла ко мне на коленях, вся в слезах, волосы растрепаны, губы дрожат. Я сел перед ней на корточки. Она смотрела на меня, как на смерть.

— Ты убил его… — прошептала она, сжав рот рукой, будто хотела не произнести.

— Да… — прохрипел я, не моргнув, — и я никогда не пожалею об этом, если это значит, что я спас тебя.

Она подняла дрожащую руку, хотела дотронуться, но в следующий миг будто передернулась, будто что-то в ней надломилось, и убрала.

— О боже… тебя посадят, Леша, — плакала, почти кричала, — он… он говорил сегодня, что тебя подозревали уже в одном убийстве… а теперь…

Слезы текли по ее щекам, как потоки дождя по разбитому стеклу, она рыдала в голос, захлебываясь, всхлипы были рваными, будто грудь разрывалась изнутри, я обнял ее, крепко, так, как будто хотел собрать обратно, прижать к себе и не отпускать никогда.

— Посадят, Кать… — сказал я, глядя ей в глаза, полные ужаса, — но я буду знать, что ты жива. Что тебя не убил твой муж. Что ты больше не живешь в страхе. Что можешь дышать, делать что хочешь.

— Ты не понимаешь, о чем говоришь! — истерично кричала она, дрожа в моих руках, — ты сядешь в тюрьму! НЕТ! Леша! Нет!!!

— Эй, посмотри на меня. Мягко сказал я. — Кто-то должен был избавиться от Гены, он не только над тобой издевался, просто мне важна только ты и я отомстил за каждое его слово и оставленный след на твоем теле.

Я держал ее, как ребенка, гладил по голове, чувствовал, как все внутри