Читать книгу - "Пацанская любовь - Мелания Соболева"

— Да я все уже говорил…

— А теперь скажешь по-новому.

Он хмыкнул, но я видел — ему страшно. Не от нас. От того, что может быть дальше.

— Мы не менты, не бумажки. Но если ты сейчас не скажешь правду — брат твой сядет. А ты вместе с ним за ложную выдачу показаний.

Он замолчал. Костян рядом стоял — руки в карманы, но глаза — острые. Все было на нервах. Все, как при растяжке — один неверный шаг, и гремит. Я шагнул ближе. Не орал. Не махал руками. Просто смотрел.

— Слушай сюда. Мы знаем, что Лысый не ночевал у вас. Мы знаем, что он был не дома, когда Рыжего положили. Но без тебя — это воздух. А с тобой — это улика. Так что либо ты сейчас делаешь то, что должен, либо ты такой же, как тот, кто зарезал пацана, который за всех нас жил, а значит закончишь хреново, сценарий одинаковый для всех вас.

Он выдохнул, как будто в нем сломалась дверь. Плечи опали. Глаза опустил. Потом кивнул.

— Он пришел под утро. Часов в шесть. В куртке, вся в какой-то хрени… Я не спрашивал. Он сказал — не лезь. Но я видел. Он вымок, как пес. Пахло железом. Понял потом. Кровь. Я… я не думал, что это так.

— У тебя есть это на записи? Камера же у подъезда.

— Есть. Я сохранил. Подумал, что может…

— Покажи.

Он завел нас в комнату. Маленький телик, видеомагнитофон, кассета. Мы сидели, как на краю. Он перемотал. Показал. Время — 06:02. Лысый. Вошел в подъезд. Все. Этого было достаточно.

— Мы заберем это.

Он кивнул. Без возражений. Без слов. Я видел — в нем все уже рухнуло. Он сделал выбор. Не за брата. А за совесть. Или за себя, но плевать уже.

Вечером мы встретились с Серым. Он был бледный, но глаза горели. Он достал кассету, сунул нам в руки.

— Аптечный киоск. Камера возле павильона. В ту ночь, в 00:53 — Леха там. Четко. Проходит, закуривает. Видно лицо. Видно время. Запись старая, но читается. Мой знакомый на почте, у них там сеть городская… не спрашивайте, как достал.

Я смотрел на эту пленку, как на спасение. Костян сглотнул.

— Все бьется. Алиби. Время. Видео. Мы можем вытащить его.

Я кивнул. Впервые за все дни — по-настоящему.

— Утром идем в отдел. На чистую.

И пусть теперь они попробуют закрыть глаза.

Глава 27

Леха

Я сидел, как сидят те, у кого кончились патроны. Не на лавке — в себе. Мысли уже не бегали, а просто крутились, как старая пленка. Не было страха — только усталость. Такая, что даже спать не хотелось. Камера воняла все тем же — холод, пыль, и мертвое время. Казалось, все. Навсегда. Так будет. Пока не придет утро, потом снова ночь, потом снова утро, и я просто исчезну, растворюсь между допросами и заключением, и никто не вспомнит, кем я был до этого. Но утро пришло — не такое, как обычно.

Сначала шаги. Тяжелые. Знакомые. Не те, что шаркают по коридору, а твердые, как будто с кожаным каблуком по нервам. Я поднял глаза. За решеткой — он. Отец. Молча. Лицо — камень, как всегда. Только в глазах что-то другое. Не мягкость — нет. Не про него. Но что-то вроде: «Все». Ключ щелкнул, как щелчок хребта, когда тебя отпускает спина после драки. Он открыл дверь. Я не сразу понял. Просто встал. Смотрел. Он отступил на шаг.

— Идем, — сказал. Без объяснений. Без «все нормально». Просто — идем.

— Это…

— Не здесь, Леха. Все. Вопрос снят. Процесс закрыт. Ты свободен.

— Из-за чего?

Он посмотрел прямо, почти с вызовом.

— Видео. Свидетели. Перчатка. Экспертиза. Все сошлось. Поздно, как всегда, но точно.

Я вышел. Не торопясь. Как будто боялся, что это сон. Руки — в швах. Сердце — молчит. Не билось — стучало. Просто. Как молот. Я не сказал «спасибо». Не потому что не хотел — потому что мы не такие. Он знал. Я знал. Он сделал, как должен. Не как отец. Как человек.

На улице воздух был как в детстве — пах дворами, горячим асфальтом, прошлым. Я сделал шаг — и увидел их. Стояли втроем. Шурка. Костян. Серый. Без фраз. Просто стояли. Ждали. И как только я вышел — Шурка пошел вперед. Не рывком — твердо. Глянул. Я глянул. И он обнял. Сильно. Молча. Не хлопая по спине. Просто держал. Потому что был. Потому что вытащил. Потому что брат. Костян подошел и тоже. Без слов. Серый — позже. Тихо. Как всегда. Но обнял. И все внутри в тот момент, где я держался месяц, как на нитке, просто лопнуло. Без слез. Без показухи. Просто — почувствовал, что дышу. Что не один. Что не сломали.

— Ну че, — сказал Шурка. — Поехали.

— Куда?

— Куда хочешь. Главное — не обратно.

Я кивнул. И пошел с ними.

А через день мне сказали официально: перчатка с кровью — Рыжего и Лысого. Камера подтвердила, что я был в другом конце района. Бабка подтвердила. Ленька — подтвердил. Даже брат Лысого — сдал. Все сошлось. Как цепь. Как ответ.

Но больше всего — сошлись они. Те, кто не дал мне исчезнуть.

Мы стояли молча. Без жестов, без сигарет, без взглядов друг на друга. Просто встали по краю, как на суд. Только не нас судили. А его. Все произошло быстро, но при этом, как в замедленном кино. Двор у «северных» — тот самый, где стены ободраны временем, где бетон пьет кровь, как вода. Где все и началось. Где Рыжего в последний раз видели живым. Где Лысый вышел тогда, как будто царь. Сейчас он тоже вышел. Но уже не царь. А кабан, у которого под ногами подгорел пол.

Машины с мигалками не выли. Приехали без показухи. Тихо. По делу. Два УАЗА, четверо в форме, двое в гражданке. Один с папкой. Второй с наручниками. Вышли — не с разбега, не с мата. Просто подошли. Лысый стоял у подъезда, с бычком в зубах, смеялся с кем-то из своих, сплюнул, поправил цепь. Потом увидел их. И все. Смех исчез. Глаза сузились.

— Че за цирк, а? Кто вы такие, нах…

— Гражданин Ковалев, — начал один, голос как нож — вежливый, но острый. — Вы задержаны по подозрению в совершении убийства.