Читать книгу - "Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России - Дэн Хили"

После 1917 года во взглядах Бехтерева на этиологию гомосексуальности, «половых уклонений и извращений» мало что изменилось, но в 1922 году он опубликовал пространный обзор накопленного им за два десятилетия клинического материала[589]. (Это была самая объемная работа по половым аномалиям, вышедшая в Советской России до 1974 года[590].) Чтобы подкрепить собственную теорию влияния окружающей среды на происхождение извращений, Бехтерев обратился в обзоре к новейшим попыткам объяснить сексуальность деятельностью половых желез. Отмечая, что сила полового влечения определяется «развитием половых желез и их гормонами», Бехтерев утверждал, что гормональная система человека подчиняется влиянию «культурно-социальных условий» (таких как нравственные запреты, литература и практики ухаживания). Они-то и задают сексуальность. Половая «инверсия» (однополое влечение) – это следствие либо взаимной мастурбации между мальчиками или девочками «при ослаблении или отсутствии [тяги] к нормальным половым сношениям», либо преднамеренного сексуального стимулирования (особенно в пубертатном периоде)[591]. Демонстрируя неподдельный интерес к теориям Зигмунда Фрейда, объясняющим появление сексуальных аномалий, Бехтерев тем не менее решительно возражал против эротизации венским психоаналитиком «частей тела, не предназначенных для полового влечения». Русский психиатр отмечал также размытость у Фрейда психоаналитических категорий половой патологии и здоровья. Бехтерев был убежден, что «половое влечение по природе своей в нормальных условиях жизни предназначено к осуществлению указываемой самою природой формы полового сношения, которое приводит к деторождению». «Инверсию» влечения, ощущаемую теми, кто еще может иметь естественные отношения, он относил к «половым уклонениям», считая их «неестественными». Но те, у кого подобное влечение «укоренялось», становились уже «патологическими». Таким образом, петроградский психиатр подразделял пациентов-гомосексуалов на тех, кого можно убедить методами психотерапии отказаться от извращения, и тех, чья патология вызывала пессимистический прогноз[592].

До смерти Бехтерева в 1927 году его авторитет в области научных основ полового развития был в Советском Союзе непререкаем, но со смертью ученого и с последовавшим за ней распадом сети специализированных научных институтов рефлексологическая точка зрения потеряла своего самого рьяного сторонника[593]. Еще одним взглядом на сексуальность, который пользовался меньшим успехом у советских психиатров, был психоанализ. В последние годы царизма теории Фрейда вызвали прилив энтузиазма у нового поколения психиатров, но на страницах журнала «Психотерапия» (специализированного журнала русского психоаналитического движения) гомосексуальности уделялось мало внимания[594]. Несмотря на широкое распространение в начале 1920-х годов психоаналитических методик Фрейда, его объяснения гомосексуальности редко воспроизводились в советской психоаналитической литературе. В конце этого десятилетия усилились санкционированные властями нападки на фрейдизм – и как на мировоззрение, и как на психотерапевтическую технику. Психоанализ оказался под запретом вплоть до 1970-х годов[595].

Книги Фрейда были переведены на русский язык и изданы в нэповской России, его теории хорошо знала читающая публика. Он оказал значительное влияние на раннюю советскую педагогику и культурологию[596]. Но психиатрические публикации этого периода по гомосексуальности не несут на себе печати психоанализа. Одной из причин того, почему в России было мало интерпретаций однополого желания с точки зрения психоанализа, было то, что лишь немногие психиатры, работавшие в ключевых учреждениях, приняли приняли методику Фрейда и следовали-ей на практике (хотя его работы и были широко известны в России). Причины тому были и организационные, и идеологические. При царизме психиатрия боролась за признание и достойное положение. «Малая психиатрия» (лечение неврозов и решение повседневных жизненных проблем)[597] не имела такого статуса, как во Франции и Германии. И Бехтерев, и Ганнушкин были противниками взглядов Фрейда: первый – из-за своего биологического и рефлексологического подхода, второй – поскольку был учеником Эмиля Крепелина, оппонента психоанализа[598]. Два студента Ганнушкина, Краснушкин и Лев Розенштейн, заинтересовались теориями Фрейда накануне революции. Но в позднейших работах Краснушкина по сексуальности это влияние не прослеживается. В 1929 году Вильгельм Райх утверждал, что деятельность Розенштейна на посту директора Института невропсихиатрической профилактики в Москве протекала под влиянием Фрейда, но советский врач редко выступал в печати по проблемам пола и психоанализа[599]. Взгляды Розенштейна трудно реконструировать. Без сомнения, в 1920-е годы он продолжал интересоваться сексуальностью и ее местом в психогигиене. Оказавшись в середине двадцатых годов в научной командировке в Берлине, он потратил драгоценное время на посещение Хиршфельда и психиатра Apтypa Кронфельда в Институте сексологии. Домой он вернулся, разочарованный тем, что Кронфельд был не более чем психотерапевтическим консультантом в институте, «учреждении коммерческого типа с громким названием»[600]. В конце 1920-х годов Институт невропсихиатрической профилактики продолжал проводить работу в сфере полового просвещения[601]. Оптимистический взгляд Розенштейна на сексуально-гендерное диссидентство у женщин, о которых в 1933 году сообщала американская обозревательница, носил явно эмансипационистский характер, но был лишен какого-либо намека на психоанализ. Как клинический психиатр Розенштейн, по-видимому, считал, что должен помочь пациенту примириться с однополым влечением и обрести достойную и продуктивную социальную роль. Он приглашал «лесбиянок, женщин-милиционеров и красноармейцев» прийти в форме и рассказать студентам-медикам свои истории, заявляя при этом, что в Советской России «женщины могут свободно взять мужские имена и жить, как мужчины»[602]. (О том, действительно ли подобные возможности существовали на практике, будет рассказано в шестой главе.) Возможно, Розенштейн говорил в русле дискурса сексуальной революции, как ее понимали левые за границей. Но к этому времени (в 1932 или 1933 году) сформировался новый и более жесткий дискурс о «личностном несоответствии». Психиатры были вынуждены мириться с новым криминализированным дискурсом о мужчине-гомосексуале; положение «женщин, взявших мужские имена и живущих, как мужчины», стало невыносимым.

Истории однополых отношений, пересказываемые врачами из регионов России, свидетельствуют, что психоанализ был принят с энтузиазмом, и фрейдовские теории проникли далеко за пределы Москвы[603]. Наиболее откровенный фрейдовский анализ «гомосексуалиста» вышел из стен саратовского кабинета криминальной антропологии. В 1925 году психиатр кабинета А. Л. Штесс опубликовал не имевший аналогов в советской психиатрической литературе психоаналитический портрет «гомосексуалистки». Интерпретацию душевного состояния пациентки врач творчески основывал на эдиповом комплексе, зависти к пенису и страхе кастрации. Суггестивная терапия, фрейдовская техника свободных ассоциаций и семнадцать сеансов гипноза постепенно привели к тому, что пациентка стала сотрудничать с врачом и в конце концов ее якобы вылечили. Подобно психоаналитикам в США более позднего периода, Штесс применял фрейдовский анализ для «лечения» гомосексуальности, служившей, как он считал, «препятствием к выработке мировоззрения» и понижавшей «социальную ценность человеческой личности». Психоанализ он объединял к тому же с гипнозом, что часто практиковалось в России, но было осуждено Фрейдом, отвергавшим догматическую и неприязненную патологизацию гомосексуальности[604].

В первые годы Советской России исследователи однополого влечения редко касались «социальной