Читать книгу - "11 звезд Таганки - Михаил Александрович Захарчук"

отнял Юрий Петрович, чему я, грешен, тоже не сильно сопротивлялся. Как оказалось зря: некоторые очень хорошие артисты, как те же Сергей Эйбоженко, Александр Калягин стали уходить. Любимов их элементарно выживал. С Сашей он поступил вообще отвратительно. Но я тебе уже об этом рассказывал. Так что ты, наверное, и тут прав: со временем Юрий Петрович начал превращаться в этакого Бонапартика, не терпящего элементарных ему возражений. И поступки он совершал порой чрезвычайно злостные не только в отношение власть предержащих. Чего стоит хотя бы его выходка с Солженицыным. Перед высылкой Александр Исаевич и Наталия Дмитриевна пришли посмотреть «Дом на набережной», пообщаться с худруком. Ну, я и предложил супругам оставить верхнюю одежду в кабинете Любимова. Начался спектакль, Юрий Петрович заходит ко мне: «Чьи это вещи у меня, почему не спросили?» – «Да это же Солженицыны. У них к вам разговор» – «Ничего не знаю, заберите вещи!». И тут же покинул театр, чтобы не встречаться с опальным писателем. А спустя годы, когда ставил «Шарашку», всем хвастался давней и крепкой дружбой с бывшим диссидентом Солженицыным.

Никогда не забуду ещё один чрезвычайно неприятный эпизод, больно ударивший не только по театру, но и по мне лично. Должен тебе заметить, что так называемые гонения мы, в основном, претерпевали от различных мелких чиновников из республиканского и союзного министерств культуры. Но у них были руки коротки, поскольку нас плотно опекал Московский городской комитет партии и лично член Политбюро Виктор Васильевич Гришин. Году, наверное, в 1976 он с женой Ириной Михайловной приехал на спектакль «Пристегните ремни». Зашёл к Любимову в кабинет, разговорились. Начало спектакля приближалось, и Гришин, исключительно точный, пунктуальный человек, стал беспокоиться. «Без вас не начнут», – успокаивал его Юрий Петрович. А сам втихаря отдал команду начать. И как раз в тот момент, когда Гришины пробирались к своим местам, со сцены прозвучала реплика: «К нам приехала комиссия». В зале раздался смех. На следующее утро Любимова и меня вызвали в горком. Гришин молча выслушал все наши извинения и сказал: «Больше мы к вам в театр не придём».

Вот в этом был весь Любимов. Нагло кусать руку дающего и при этом ещё и мазохистское удовольствие испытывать, наверное, мог только он. Мы потом возвращались в театр в одной машине. Юрий Петрович был весел и всё повторял своё любимое: «Да плевать! Куда они денутся? Ещё приползут к нам в театр». А я с тоской думал о том, что надо увольняться. Ну, нельзя же так нагло плевать в колодец, из которого регулярно пьешь воду. Однако чашу моего терпения переполнил всё-таки случай с Высоцким. В начале 1977 года Володя попросил меня отпустить его на три дня в Магадан. Ему срочно нужны были деньги на подарок Марине Влади, а в Магадане обещали заплатить то ли 10, то ли 12 тысяч рублей – деньги по тем временам просто безумные. Я и разрешил ему уехать. Как назло, Юрий Любимов пришёл на спектакль с Жаном Виларом – известным французским режиссером, который хотел посмотреть игру Высоцкого в «Преступлении и наказании». И когда на сцену вышел Миша Лебедев, Юрий Петрович стал при госте визгливо обвинять меня в том, что я разбаловал «его» актёров. «Вы без моего ведома повышаете им зарплаты, помогаете получать квартиры и дачные участки и чувствуете себя благодетелем, этаким Меценатом. А всякий актёр, должен быть бездомным и голодным! Лишь тогда он что-либо путное сыграет». Я его молча выслушал и заявил: «В таком случае, Юрий Петрович, честь имею». И ушёл из театра.

Только ты пойми меня правильно, Михаил. Мне бы очень не хотелось выглядеть ни обиженным, ни тем более сводящим счёты задним числом. Да и глупцами выглядят, на мой взгляд, те, кто пытается переписывать историю под свой куцый аршин. А она, история, при всех её извивах, такова, что мы с Любимовым вместе сделали очень хороший театр. Именно вместе. Это принципиально для меня, потому что это правда. Возможно, даже на некоторое время наш театра был и лучшим в стране. Тогда, при советской власти, мне приходилось решать и творческие, и административные, и нравственные, и этические вопросы. Я служил как бы связующим звеном между властью и художником Любимовым. И крутился между ними как между молотом и наковальней, Сциллой и Харибдой. Вот скажу тебе, как на духу: ни одной постановки на Таганке не случалось без того, чтобы я месяцами не обивал порогов горкома партии и управления культуры Мосгорисполкома. У меня одних партийных выговоров было аж 27 штук! Никому об этом никогда не говорил, не хвастался, но все знали прекрасно: Любимов может чего угодно натворить, «начудить», а «разрулит» ситуацию только Дупак. Юрий Петрович сам, кстати, этого никогда не отрицал. И при этом я умудрялся ни разу не задеть более, чем обострённого самолюбия Любимова, поскольку очень деликатно, почти гомеопатически влиял на «епархию» худрука – репертуарную политику и распределение ролей. Да и чего-то стоят вот эти слова из телеграммы Юрия Петровича в мой адрес. Возьми почитай: «Я счастлив и горд, что судьбе угодно было дать мне возможность знать Вас и быть с Вами в дружбе, в основе которой всегда лежала твёрдая жизненная позиция в созидании во имя человека труда. Тепло и уютно на душе, если знаешь, что рядом с тобой такой замечательный человек как Вы. Доброжелательность по отношению к подчинённым, всемерная отзывчивость к людям говорят о Вашей большой человечности. Необыкновенная способность у Вас – уметь быть человеком». Другой вопрос, что в своей книге Любимов везде пишет: «Я, я». Даже на обложке это местоимение красуется невообразимой, как Пик коммунизма, величиной. И подзаголовок в его же, вечно эпатажном стиле: «Тетрадь, обосранная голубями». Господи, ты же с вечностью как бы уже общаешься и такими скабрезными словами! Но если бы мне привелось издать книгу, то я везде писал бы: «Мы, мы». Вот и вся между нами разница.

В свою очередь и автору сих строк тоже очень хочется, чтобы читатель понял его особую пристрастность к этому театру и к людям там служившим. Всё дело в том, что Таганка описываемых времён – это и мои лучшие в жизни капитанские годы. Не скажу, чтобы театр был тогда моим домом, но что я там регулярно подвизался, как говорится, исторический факт. Работая на общественных началах во Всероссийском театральном обществе, я получил от руководства ВТО задание: организовать при Театре на Таганке бригаду для Секции зрителей. Это был единственный творческий коллектив, такой бригады