Читать книгу - "Николай Языков: биография поэта - Алексей Борисович Биргер"

Не вы ль убранство наших дней,

Свободы искры огневые, —

Рылеев умер, как злодей! —

О, вспомяни о нем, Россия,

Когда восстанешь от цепей

И силы двинешь громовые

На самовластие царей!

Сразу после этого пишется послание Пушкину, с которым мы как раз познакомились.

И в это же время Языков завершает работу над своим собственным вариантом предания о вещем Олеге – балладой «Олег»: балладой, в которой столько же от пушкинской «Песни о вещем Олеге» – и размер (перетекания между четырехстопным и трехстопным амфибрахием), и способы рифмовки, и даже ряд рифм – сколько и, по сути, антипушкинского, прежде всего во взгляде на историю, на движущие ее пружины.

Не лес завывает, не волны кипят

Под сильным крылом непогоды;

То люди выходят из киевских врат:

Князь Игорь, его воеводы,

Дружина, свои и чужие народы

На берег днепровский, в долину спешат:

Могильным общественным пиром

Отправить Олегу почетный обряд,

Великому бранью и миром.

Пришли – и широко бойцов и граждан

Толпы обступили густыя

То место, где черный восстанет курган,

Да Вещего помнит Россия;

Где князь бездыханный, в доспехах златых,

Лежал средь зеленого луга;

И бурный товарищ трудов боевых —

Конь белый – стоял изукрашен и тих

У ног своего господина и друга.

Все, малый и старый, отрадой своей.

Отцом опочившего звали;

Горючие слезы текли из очей.

Носилися вопли печали;

И долго и долго вопил и стенал

Народ, покрывавший долину:

Но вот на средине булат засверкал.

И бранному в честь властелину

Конь белый, булатом сраженный, упал

Без жизни к ногам своему господину.

Все стихло… руками бойцов и граждан

Подвигнулись глыбы земныя…

И вон на долине огромный курган,

Да Вещего помнит Россия!

Волнуясь, могилу народ окружал,

Как волны морские, несметный;

Там праздник надгробный сам князь начинал:

В стакан золотой и заветный

Он мед наливал искрометный,

Он в память Олегу его выпивал;

И вновь наполняемый медом,

Из рук молодого владыки славян,

С конца до конца, меж народом

Ходил золотой и заветный стакан.

Тогда торопливо, по данному знаку,

Откинув доспех боевой,

Свершить на могиле потешную драку

Воители строятся в строй;

Могучи, отваги исполнены жаром,

От разных выходят сторон.

Сошлися – и бьются… Удар за ударом,

Ударом удар отражен!

Сверкают их очи; десницы высокой

И ловок и меток размах!

Увертливы станом и грудью широкой,

И тверды бойцы на ногах!

Расходятся, сходятся… сшибка другая —

И пала одна сторона!

И громко народ зашумел, повторяя

Счастливых бойцов имена.

Тут с поприща боя, их речью приветной

Князь Игорь к себе подзывал;

В стакан золотой и заветный

Он мед наливал искрометный,

Он сам его бодрым борцам подавал;

И вновь наполняемый медом,

Из рук молодого владыки славян,

С конца до конца, меж народом

Ходил золотой и заветный стакан.

Вдруг, – словно мятеж усмиряется шумный

И чинно дорогу дает,

Когда поседелый в добре и разумный

Боярин на вече идет —

Толпы расступились – и стал среди схода

С гуслями в руках славянин.

Кто он? Он не князь и не княжеский сын,

Не старец, советник народа,

Не славный дружин воевода,

Не славный соратник дружин;

Но все его знают, он людям знаком

Красой вдохновенного гласа…

Он стал среди схода – молчанье кругом,

И звучная песнь раздалася!

Он пел, как премудр и как мужествен был

Правитель полночной державы;

Как первый он громом войны огласил

Древлян вековые дубравы;

Как дружно сбирались в далекий поход

Народы по слову Олега;

Как шли чрез пороги под грохотом вод

По высям днепровского брега;

Как по морю бурному ветер носил

Проворные русские челны;

Летела, шумела станица ветрил

И прыгали челны чрез волны;

Как после, водима любимым вождем,

Сражалась, гуляла дружина

По градам и селам, с мечом и с огнем

До града царя Константина;

Как там победитель к воротам прибил

Свой щит, знаменитый во брани,

И как он дружину свою оделил

Богатствами греческой дани.

Умолк он – и радостным криком похвал

Народ отзывался несметный,

И братски баяна сам князь обнимал;

В стакан золотой и заветный

Он мед наливал искрометный,

И с ласковым словом ему подавал;

И вновь наполняемый медом,

Из рук молодого владыки славян,

С конца до конца, меж народом

Ходил золотой и заветный стакан.

Признаться, я долго относился к этому стихотворению как к очередной попытке Языкова побороться с Пушкиным: поддавшись на льстивый хор «истинных почитателей», продолжающих твердить, что он по таланту выше Пушкина, снова попробовать доказать, что он по крайней мере «не хуже Пушкина»; и если даже «Олег» не совсем уж в пику Пушкину написан, думалось мне, не в подчеркнутом споре с ним, то, все равно, присутствует оттенок зависти, в котором и самому себе неудобно признаваться, но который так и подзуживает утверждать себя за счет других. Даже вспомнилось замечание Пушкина о Байроне, которого зависть к Гете подгладывала и который, поддавшись на песни почитателей, что первым романтическим поэтом должен быть он, а не Гете, попробовал «Фаусту» противопоставить «Манфреда» и «Каина» (да и еще кое-что): «Два раза Байрон пытался бороться с гигантом романтической поэзии – и остался хром, как Иаков». Так точно отразилась одна из граней отношений Пушкина и Языкова, что подумалось: не думал ли Пушкин и об этом, когда делал свою запись в «Table-talk»? Но вот остался ли Языков «хром» и относился ли к нему Пушкин, как к «хромому»?.. Понадобилось немало времени, чтобы понять: всё было совершенно иначе!

А чтобы вам стало понятно,