Читать книгу - "Николай Языков: биография поэта - Алексей Борисович Биргер"

…Предвижу царство пустоты

И прозаические годы…

…Жестоки наши времена,

На троне глупость боевая!

Прощай, поэзия святая,

И здравствуй, рабства тишина!

Впрочем, можно спохватиться, и главное-то моление исполнилось – целым и целостным дошел к берегам и таинственным вратам жизни новой, пережил такие этапы воскресения души, о которых многие могут только мечтать… Да, но какой ценой… Кто-нибудь скажет: любая цена ничтожна, если ей уплачено за пребывание в обителях небесных. А что взыскание цены было тяжелым – значит, не зря, надобно было ради полноты искупления… Оставим пока эту тему и вернемся в 1826 год.

Языков проводит время с Пушкиным в Тригорском и Михайловском с 15 июня по 17 июля 1826 года. 17 июля Пушкин едет с Языковым проводить его до Пскова, а заодно еще раз похлопотать о своих делах (выезда за границу или в одну из столиц для лечения аневризмы), и окончательно они расстаются 19 июля, Пушкин возвращается в Михайловское, а Языков следует в Дерпт.

Как раз перед расставанием они узнают известие, пришедшее в этот день в канцелярию псковского губернатора Адеркаса, что казнь пятерых декабристов все-таки состоялась.

С каким сердцем они расставались?..

Но сперва – о замечательном времени в Михайловском и Тригорском. Тут снова положимся на Языкова, с почти дневниковой точностью многих его биографических стихов (и все-таки держа в уме то, что уже было сказано о «автобиографичности» в поэзии).

Тем более, что лишь на стихи мы и можем полагаться. Подробнейшее письмо Языкова с детальным описанием его пребывания в Тригорском и Михайловском – взяло и исчезло. В «Языковском архиве» мы находим письмо Языкова из Тригорского брату Петру от 23 июня 1826 года: «…Скоро ты получишь более значительного от пера моего – о знакомстве моем с Пушкиным, о том, о сем и прочем: теперь жарко, рука едва перо держит». А в следующем письме, от 11 августа, Языков пишет ему же: «Об знакомстве моем с Пушкиным и о пребывании в Тригорском я уже писал вам довольно подробно; могу прибавить только то, что последнее мне было так приятно и сладостно, что моя Муза начала уже воспевать оное в образе небольшой поэмы, пламенно и торжественно!»

Жаль, когда пропадают именно самые ценные письма. Но что поделаешь, такое случается сплошь и рядом. Из упоминаний в ряде других писем мы знаем, что Пушкин читал Языкову только что завершенного «Бориса Годунова», и что от «Годунова» Языков в восторге, что их разговоры касались всей русской поэзии и русской истории, что Пушкина уже тогда вдохновляла фигура Петра Первого – потом и «Полтаву», и «Арапа Петра великого» Языков будет с восхищением приветствовать; все исторические вещи Пушкина он примет целиком и полностью, в отличие от «Онегина» и «Бахчисарайского фонтана», и это много говорит о самом Языкове – и скажет еще больше, когда мы вникнем поосновательней, чем ему был так дорог и близок взгляд Пушкина на историю. Но все это приходится собирать по крохам, хотя крох и немало насыпалось со стола.

Вместо утраченных писем – мы имеем «небольшую поэму, пламенную и торжественную» «Тригорское», посвященную П.А. Осиповой – хотелось бы привести ее целиком, во всей гармонии, но тут уж лучше отослать читателя к томику Языкова, и вспомнить лишь самые «биографические» – вернее, «автобиографические» куски, которыми Языков ее насытил:

В стране, где вольные живали

Сыны воинственных славян,

Где сладким именем граждан

Они друг друга называли…

. . . . . . .

…В стране, где Сороть голубая.

Подруга зеркальных озер,

Разнообразно между гор

Свои изгибы расстилая,

Водами ясными поит

Поля, украшенные нивой —

Там, у раздолья, горделиво

Гора трехолмная стоит;

На той горе, среди лощины,

Перед лазоревым прудом,

Белеется веселый дом

И сада темные картины,

Село и пажити кругом.

Приют свободного поэта,

Непобежденного судьбой! —

Благоговею пред тобой. —

И дар божественного света,

Краса и радость лучших лет,

Моя надежда и забава,

Моя любовь и честь и слава —

Мои стихи – тебе привет!..

. . . . . . .

…Туда, туда, друзья мои!

На скат горы, на брег зеленой,

Где дремлют Сороти студеной

Гостеприимные струи;

Где под кустарником тенистым

Дугою выдалась она

По глади вогнутого дна,

Песком усыпанной сребристым.

Одежду прочь! Перед челом

Протянем руки удалые

И бух! – блистательным дождем

Взлетают брызги водяные.

Какая сильная волна!

Какая свежесть и прохлада!

Как сладострастна, как нежна

Меня обнявшая Наяда!

Дышу вольнее, светел взор,

В холодной неге оживаю,

И бодр и весел выбегаю

Травы на бархатный ковер.

Что восхитительнее, краше

Свободных, дружеских бесед,

Когда за пенистою чашей

С поэтом говорит поэт?

Жрецы высокого искусства!

Пророки воли божества!

Как независимы их чувства

Как полновесны их слова!

Как быстро, мыслью вдохновенной,

Мечты на радужных крылах,

Они летают по вселенной

В былых и будущих веках!

Прекрасно радуясь, играя,

Надежды смелые кипят,

И грудь трепещет молодая,

И гордый вспыхивает взгляд!

Певец Руслана и Людмилы!

Была счастливая пора,

Когда так веселы, так милы

Неслися наши вечера

Там на горе под мирным кровом

Старейшин сада вековых,

На дерне свежем и шелковом,

В виду окрестностей живых;

Или в тиши благословенной

Жилища граций, где цветут

Каменами хранимый труд

И ум изящно просвещенной;

В часы, как сладостные там

Дары Эвтерпы нас пленяли,

Как персты легкие мелькали

По очарованным ладам:

С них звуки стройно подымались,

И в трелях чистых и густых

Они свивались, развивались —

И сердце чувствовало их!..

А почти сразу же, едва расставшись, он отправляет новое послание Пушкину:

О ты, чья дружба мне дороже

Приветов ласковой молвы,

Милее девицы пригожей,

Святее царской головы!

Огнем стихов ознаменую

Те достохвальные края