Читать книгу - "Паустовский. Растворивший время - Олег Д. Трушин"

Уклоняясь от определения жанра «Колхиды», не давая проникнуть в её романтическую сущность, Паустовский понимал, что, как только он сам определит категорию своей новой вещи, критика тотчас воспримет это как шаг к действию. Впрочем, обвинения в адрес автора, что тот вновь пренебрёг канонами соцреализма, посыпались почти сразу, как только «Колхида» увидела свет.

12 июля 1935 года вышел 160-й номер газеты «Заря Востока», в которой была опубликована весьма острая статья – «Под покровом “экзотики”», в которой говорилось:

«…от этой книги мы вправе вновь были ожидать показа новых людей – созидателей новой Колхиды, строящих новую жизнь.

Но тщательный просмотр книги убеждает читателя, что автор не избежал скверной традиции некоторых писателей, скрывающих действительную жизнь под густым покровом экзотики. А отдельные места “Колхиды” – сплошная мистификация или искусно зашифрованное незнание.

<…> Список подобных, выражаясь мягко, курьёзов, можно было бы увеличить, но из сказанного ясно, с какой “замечательной лёгкостью” обращается тов. Паустовский с нравами, обычаями, историей, фауной, флорой и экономикой Колхиды»173.

Отметим, что эта публикация появилась в печати уже после того, как увидело свет второе издание «Колхиды»!

Или вот ещё мнение одного из читателей, выступавших на обсуждении в Гослитиздате 29 января 1935 года:

«Здесь имеется фантастика, которая может быть подчас и взрослым прочитана с удовольствием… но в основном всё-таки это произведение, настолько слабо опирающееся на действительность, настолько слабо опирающееся настоящими взаимоотношениями людей, что вполне взрослому человеку, когда он читает эту книгу, немного неприятно, а незаметно это именно в таком возрасте, когда ещё человек не привык критиковать, когда читаешь и упиваешься тем, что читаешь. В юном возрасте можно прийти от этой книги в восторг.

Я не думаю, чтобы автор, который написал эту книгу с большим талантом (потому что отдельные описания увлекать могут только в том случае, если они написаны с талантом), мог себя переделать, писать в связи с классовой борьбой, социальными взаимоотношениями и т. д. Вряд ли это можно и нужно. Несколько ближе подойти к действительности требуется, но отойти от той линии, которую он взял, всё же, по-моему, необязательно.

Это есть стиль автора. Стиль этот нужно немного уточнить именно в том направлении, что нужно писать для юношества и немножечко ближе к действительности»174.

«Отдельные места читаются с удовольствием, но в целом произведение оставляет ощущение несовременной книги, у которой не хватает, к тому же, некоторых глав»175.

Масла в огонь подливали и некоторые читательские письма, приходившие прямо в издательство.

«Нет показа, как правильно нужно сочетать личные интересы с общественными интересами. Это можно и нужно бы показать было в отношениях Невской и Габуния»176, – упрекал Паустовского в письме от 7 февраля 1936 года А. К. Имяреков (возможно, вымышленная фамилия) из Саранска.

Юлия Кесарева из города Калинина в письме от 5 февраля 1937 года была ещё более категорична и даже уличила Паустовского в плагиате:

«Должна заметить, что Вы работаете с браком и скверно… Дочитала до 32 страницы и ничего не пойму. Читаю дальше – да это же из “Шагреневой кожи” Бальзака!

И так до 64 страницы включительно. <…>

Поверьте, такие вклинивания неискушённого читателя вызовут смятение мозгов: что за мудрёная вещь скажет… А ведь при издании книгу подписывали 4 человека»177.

Лодка критики явно раскачивалась не к добру.

Что должен был в этом случае предпринять Паустовский?

Было ясно одно: ещё немного и «Колхида» может утонуть в глубинах разворачивавшейся вокруг неё негативной критики, чего миновал «Кара-Бугаз».

Научная фантастика, которой, по сути, была пропитана «Колхида» (ведь недаром некоторые читатели находили в ней нечто общее с произведениями Жюль Верна), в данном случае отходила на второй план и в восприятии критики оставалась на задворках. Уход от действительности и погружение в мечту – вот что ставилось Паустовскому в укор!

Нужна была защита, и именно такая, которая сотрёт грань между вымыслом и реальностью, выведет необходимый контраст понимания текста, убрав полынью раздора.

И Паустовский такой компромисс находит.

Так, на обсуждении «Колхиды» он публично определяет, что «…в “Колхиде” советская власть не переделывает природу – она создаёт совершенно новую природу. Это работа, которая впервые производится у нас в СССР. В “Колхиде” в корне уничтожается вся старая растительность, создаётся совершенно новая растительность, создаётся новый пейзаж, который характерен для субтропиков. Кроме того, в “Колхиде” уничтожается почва страны и наращивается на ней новая почва (почти в духе интернационала: «Весь мир насилья мы разрушим / До основанья, а затем… – О. Т.) это почти фантастическим способом, который называется кольматаж. Значит, здесь создаётся вторая природа, которая подчинена разуму, воле человека, и это возможно только у нас в условиях социализма. И вот из-за величины этой темы и произошёл в книге тот разрыв, на который многие товарищи справедливо указывали, т. е., что здесь дана одна часть этой темы – перестройка природы, создание новой природы, но во время этой перестройки человек переделывается сам и это дано не так ярко, эта тема отходит на второй план. Поэтому естественно то пожелание, которое я здесь слышу, – эту вещь развить в новый большой роман»178.

Паустовский сказал именно то, что желали от него слышать.

Сделав мосток от темы к образам главных героев повести, которыми явились старый инженер Пахомов, выступивший автором проекта осушки малярийных болот, и художник Бечо, рисующий мандариновые сады будущей цветущей Колхиды (прототипом Бечо стал художник, основоположник так называемого наивного искусства в живописи Нико Пиросмани), молодой инженер Габуния, руководивший стройкой главного осушительного канала, охотник Гулия, добывший последнего дикого кота в камышовых зарослях болот Колхиды, ботаник Невская, аспирант Ахметелли.

На вопрос о том, как создавались эти образы и был ли у автора какой-либо пример написания, Паустовский ответил: «Конечно, был. Ответить на это очень трудно, потому что я вам назову такие имена, которые вам все прекрасно известны. Прежде всего это Пушкин, затем ещё целый ряд писателей, у которых я находил очень много интересного. При работе над образом, между прочим, очень много и совершенно неожиданно даёт Лесков. У Лескова попадаются совершенно исключительные по точности, ясности и безошибочности образы, и притом в таких вещах, которые почти не замечены и никому не известны»179.

В понимании Паустовского в художественном произведении абсолютно не нужен натурализм в описании людей. Работа с «обобщённым