Читать книгу - "Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский"

Не трудно сообразить, кто из двух друзей выигрывает в глазах женской половины человечества. Победно шествующий по жизни, Палавин одерживает одну любовную победу за другой. Напротив, Белов угловат, робок, застенчив, «излишне» романтичен. Он и вообще-то во многом живет мечтой, а в отношениях с женщинами тем более. Его удел — томления одиночества, бесплодные воздыхания, сомнительная дружба, которую предлагает ему взамен нежной страсти скоропалительно переметнувшаяся к Палавину Леночка Медовская, да еще, пожалуй, ожидание высшей справедливости, случайного счастья, которое вознаградит его за все долготерпение.

Белов не раз испытывает уколы ревности к Палавину. Но сдерживает себя, не опускается до зависти. Он не сомневается в справедливости своей нравственной позиции: непрестанное самовоспитание и труд, как он убежден, принесут плоды.

Авторские симпатии в повести почти безраздельно принадлежат Белову. Более того, этот герой — своеобразное «альтер эго» Трифонова, настолько, что молодой писатель, может быть, невольно даже передал ему отдельные приметы биографии и черточки своего внешнего облика студенческих лет (неблагоприятные обстоятельства предшествующей жизни, включая потерю отца, что обозначено, правда, мимоходом и туманно; физическую мощь, угловатую застенчивость, кажущееся тугодумие и т. д.).

В затеявшемся состязании и противоборстве двух персонажей прозаик тщательно «подыгрывает» положительному герою, используя для этого нехитрый набор беллетристических приемов. Палавин, как оказывается в дальнейшем, не просто легковесный талант, а нечистоплотный индивидуалист, тогда как Белов наделен всеми добродетелями коллективизма. При этом допускается характерная для беллетристики тех времен подмена понятий: родственные нити от таланта как бы невзначай тянутся к индивидуализму, а нынешний середняк выдается за образец надежности и коллективизма…

Одна из главных сюжетных линий повести и призвана утвердить круг нравственных ценностей, программу жизни и поведения, которых держится «основательный» коллективист Вадим Белов, и развенчать образ мысли и действий «легковесного» индивидуалиста Сергея Палавина и людей, родственных ему по духу.

Щедро и подчас красочно представлены в произведении атрибуты студенческого быта: беспечное братство общежитий, лихорадка экзаменационных сессий, деятельность НСО, шефство на заводе, вечер с «капустником», воскресник на прокладке газопровода и т. д. Изображены многие студенты-литфаковцы. Бывший матрос с героической биографией, но, увы, малоспособный к наукам Петр Лагоденко и его боевая подруга Рая, правдолюбивый молчун и трудяга Андрей Сырых, разбитной, вездесущий комсорг-энтузиаст Спартак Галустян…

Если ограничиться лишь фигурами наиболее крупно обрисованных сокурсников и попытаться оценить их с точки зрения затронутой повестью темы о внешних и внутренних возможностях человека, о природном таланте, то в большинстве своем это не тупицы (трудный случай составляет разве матрос Лагоденко), но люди еще не проявившихся дарований или дюжинных способностей. И почти все они в конечном счете объединяются с Беловым в его неустанном споре с антиподом Палавиным и помогают тому осознать ошибки.

Такой поворот событий (сколько бы ни заблуждался Палавин и ни уклонялся на скользкую дорожку погони за внешним успехом) временами сильно смахивает на объединенную борьбу ординарностей против человека талантливого. Автор, конечно, этого не хотел, но, увы, так оно выглядит. Ту же окраску поневоле обретает, добавлю, и последующая борьба институтского коллектива против профессора Козельского…

Женщины, чья любовь является оценкой достоинств героев и наградой за их действительные или мнимые доблести, представлены в произведении себялюбивой обывательницей и красоткой Леночкой Медовской, отдавшей предпочтение Сергею Палавину, и нравственно колючей, принципиальной Елочкой Сырых, которая в конце повести первая горячо влюбляется в героя, чтобы вознаградить Вадима (вот она, высшая справедливость!) за его добродетели. Широко выведены и фигуры преподавателей…

Наталья Иванова в своей исследовательской книге заметила остроумно, что герои повести «Студенты», действие которой происходит в основном на литературном факультете, напропалую говорят о литературе. Но никто о ней всерьез не думает[2]. Литература не стала для них частью существа, частью жизни.

Беда, что так обстоит дело не только с литературой. Той же внутренней невосприимчивостью отмечено, например, и отношение недавних фронтовиков к минувшей войне, хотя в повести опять-таки нет недостатка в декларациях, как война перевернула судьбы героев, окрасила все их нынешние переживания и т. п.

Такая внутренняя бестрепетность — признак более серьезного недуга, которым страдает произведение. Недуг этот можно назвать механистичностью содержания. В проблемы работы НСО автор всматривается часто гораздо более пристально, чем в душевную жизнь человека. А такая самодовлеющая «производственная» устремленность и ведет в свою очередь к бездумию, точнее, к мелкотравчатости внутреннего мира героев. Причем перед нами тот случай, когда сам прозаик часто не слишком возвышается над ними. Свою роль он видит в простой описательности.

Персонажи могут досаждать себе тысячью мелочей, изводить себя многими вопросами о повседневных, будничных происшествиях. Например, как взглянула сегодня на Вадима Леночка Медовская, не охладела ли она к нему; чей реферат, представленный на НСО, лучше и почему; как чувствует себя тяжело заболевшая Вера Фаддеевна, мать Вадима, значительны ли шансы на ее выздоровление, и т. п. Но герои редко задумываются о том, что такое влечение мужчины к женщине; любовь; корысть; смерть; время; что такое человеческая жизнь.

Словно бы само собой предполагается, что основные субстанциональные представления действующим лицам (а с ними автору и читателям) заведомо ясны. И речь может идти о том лишь, как эти самые, четкие и раз навсегда данные, категории, которые, надо думать, где-то суммированы, подытожены, освящены и в готовом виде доведены до сведения непосвященных (где же? в учебниках? в моральных кодексах? и кем?), — как эти ясные истины и безотказные рацеи прилагать к различным положениям и случаям быстротекущей жизни…

Таким уж был, что называют, идейно-нравственный догматизм в действии, на почве которого произрастала «производственная проза», а с ней и «студенческая повесть».

Известно, что тогдашний догматизм менее всего походил на старика с шамкающим ртом, у него были острые зубы и румянец во всю щеку. Быть может, особенно наглядно обнаруживается это в той сюжетной линии, где действует эстетствующий формалист и космополит профессор Козельский.

Хотя роль, отведенная этому персонажу в повести, гораздо более широкая, по достаточно откровенной мысли автора, Козельский обозначает собой еще и как бы Палавина в старости, если бы тот не осознал своих заблуждений. Дополнительный урок назидания!

Но назидание и острастка в те годы не могли быть только нравственными, так сказать, локальными. Они непременно должны были быть еще и с подоплекой, более широкого замаха — идеологическими, политическими. «Человек, изменивший жене, способен изменить и Родине», — помнится, витийствовали мы сами на комсомольских собраниях. И этот дух времени определял нередко не только начертания каналов и полезащитных лесных полос на географической карте, которыми затевались великие преобразования природы, не одно лишь течение речей на собраниях, но и русла писательской фантазии, расхожие беллетристические схемы.

Так строится и