Читать книгу - "Тайный год. Неизвестный дневник священника - Архимандрит Спиридон (Кисляков)"

Архимандрит Спиридон во второй половине 1920-х гневно пишет о баптистах:

«Такие церковные лица или общества, как баптисты, которые изгоняют детей из общественной христианской молитвы… являются скрытыми антихристами… Пусть эти христианские ироды, пустосвяты, невежественные дегенераты обратят внимание на евангельские слова [См.: Лк. 2, 41–42], авось гордая сатанинская чешуя спадет с их близоруких очей, и, быть может, они поймут, что Сам Иисус с родителями посещал ежегодно храм Господень. Впрочем, что о них говорить? Они по своему невежеству и косности своего сердца могут и на эти слова евангелиста сказать, что родители Христа в годы Его детства оставляли Христа в Назарете с нянькой, ибо от наших русских сектантов всего можно ожидать!»[27]

Чтобы понять силу влияния традиционалиста-консерватора (и почетного члена «Союза русского народа») прот. Иоанна Сергиева на архимандрита Спиридона, стоит еще раз обратиться к упоминавшемуся выше пассажу с «неправильным» кормлением младенца. Архимандрит высказывает серьезную тревогу в связи с тем, что неблагочестивая мать в состоянии ожесточения или сразу после ссоры «с мужем или соседкой» (sic!) может покормить своего дитя молоком, наполненным флюидами ее злобного состояния, после чего тот может умереть. Миссионер замечает, что ему известны такие случаи. Откуда же у него такие сведения?

Его источник мы можем установить вследствие распространенности этого убеждения в церковном народе в эпоху поздней Российской империи. Об опасности «ядовитого» материнского молока упоминал протоиерей Григорий Дьяченко в своей эклектичной и широко популярной в свое время энциклопедии «Из области таинственного»[28]. Он писал: «Descuret приводит случай, как, в продолжение четырёх лет, одна молодая женщина внезапно потеряла своих двух детей и одного грудного, потому что кормила их грудью немедленно после припадков сильного гнева». В свою очередь в примечании к этому пассажу Дьяченко отсылал к старому французскому источнику, сочинению «Медицина Страстей», изданному во времена правления короля Луи-Филиппа I, последнего из династии Бурбонов[29].

Весь эпизод, «доказывающий» связь между внутренним состоянием матери и пользой или пагубностью ее молока, говорит не столько об опоре на знание, сколько на внутреннее убеждение, на вековую религиозную традицию, на мировосприятие.

Это пафос сознания, ищущего опору любых явлений в вере, причем в вере в нравственное начало бытия. Всякая глобальная идеология чаще всего с легкостью поддается искушению подверстывать к системе своих проповеднических (пропагандистских) инструментов непроверенные факты, предания, взятые на веру, ибо главное для идеологии – демонстрация «здравого смысла», который она претендует единолично представлять окружающим. Дьяченко собрал в кучу гигантский разнородный материал в целях апологии христианства, как значится в подзаголовке его книги. Собственно о. Спиридон (как и один из его образцов для подражания, о. Иоанн Кронштадтский, исповедовавший однажды архимандрита во сне) и был одним из апологетов христианства конца эпохи Российской империи и начала новой эпохи гонений на религию.

Он прожил 57 лет и всю сознательную жизнь выступал в защиту христианства, Церкви, евангелия. Он мог критиковать порядки в церковной ограде, жестко обличать руководителей Церкви, бичевать нравы паствы, общества, лидеров общественного мнения, культуру, однако он делал все, что мог, для оздоровления, укрепления и расширения христианского мира в его православном изводе. Для этой цели он применял все свои умения и способности. Отсюда берут начало его раздвоение и противоречивость. Резко выступая в записках против реформ в Церкви, которые, по его мнению, рождены из «идеологии семитической»[30], он на практике действовал как типичный реформатор. Речь идет не только об особенностях служения литургии (открытые царские врата) или проведения им общей исповеди, но и об устройстве Братства Иисуса Сладчайшего, которое он возглавлял. История же возникновения этого братства, методы пастырской работы архимандрита были вызваны необходимостью срочного противодействия натиску безбожия, секуляризма и дегуманизации, обрушившихся на человека в распавшейся Российской империи.

Вот что показал на допросе 21 ноября 1930 года друг архимандрита киевский священник Анатолий Жураковский:

«[Отец Спиридон ставил] себе целью широкую демократизацию Церкви, возрождение древних церковных обычаев, реформу церковного быта… Главное обвинение [архимандрита со стороны его епархиального начальства] было – идеология отца Спиридона, в частности, его чрезвычайно резкие суждения о войне и деятельности церковной власти. За последние годы братство жило своей обособленной жизнью – находясь под подозрением у духовенства за свой особый уклад, особое служение (русский язык, открытые Царские врата и т. д.)…»[31]

В 1919-м после выхода в свет первой книги архимандрита его противники среди духовенства выдвигали предположение, что за ним якобы стоят какие-то ученые кукловоды (из той же «так называемой интеллигенции»), направившие его волю и перо на критику Церкви. Это не соответствовало действительности. В стремлении что-то противопоставить драме агрессивной секуляризации, разворачивавшейся в бывшей православной державе, Кисляков, в самом деле, нашел в церковном Киеве единомышленников. Однако им двигала, прежде всего, практическая необходимость найти линию христианского поведения в условиях деморализации всех положительных, охранительных и творческих, сил в революционной стране. Если и можно сказать, что им кто-то руководил в его практической работе, то только указав на самую российскую (украинскую) реальность и те тяжелейшие задачи, разрешения которых она требовала.

Поразителен и эпизод с раздвоенным отношением о. Спиридона к аскетизму как важному принципу внутренней жизни Церкви.

В своей книге «Царь христианский» архимандрит заявлял о непонимании таинственной стороны брака, казавшегося ему слишком естественным по своей природе. Таким протестным образом он подчеркивал неотмирную природу Церкви, в которой не может быть ничего приземленного. В своих записках (через восемь лет) он кается в тогдашнем неправомыслии. Наконец он понял, что есть таинственная сила в «благодатном браке», в котором только и возможно «благодатное зачатие», приводящее к рождению будущих «граждан Царства Божия». К такому браку приводит осмысленная христианская жизнь, наполненная воздержанностью и молитвой, превращающих деторождение в своеобразный акт «доставки» на землю гениев и святых. Подобный брак, по нынешнему убеждению монаха, есть «семейное содружество ангелов», «совместный идейный аскетизм» и «истинное таинство»[32]. Дети увенчивают христианскую семью славой.

Даже девственные браки, в которых супруги, по тайному обету, живут как брат и сестра, стоят «далеко ниже» чадородного благодатного брака. И – мысль архимандрита делает резкий зигзаг и выносит жесткий приговор: «девственные браки» «являются сплошь и рядом плодом глубочайшей прелести». Такой брак, по видимости «подвижнический», он называет «болотным скоплением и грязненькой лужей тщеславного рекламного пустосвятства! Такой брак есть благочестивый онанизм и больше ничего»[33].

Каскад громовых обличений превращается в одну развернутую гиперболу, смысл которой заклеймить бездетность в христианской среде. Косвенным образом