Читать книгу - "Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер"

они ему корм издалека несут. И ни одна кошка его никогда не тронет – уважают. А если какая-нибудь опасность ему угрожает – крысы его хоть за сто верст в другое место на себе утащат. Вот какой он, крысиный король!

– Это просто суеверье, – сказал я Лене Краюшному. – Ты вроде и не дурак, а в такую чепуху веришь.

– Может, и вправду чепуха, – согласился Леня. – А может, и есть он, да никто из людей толком не разглядел его. Он, этот крысиный король, говорят, только раз в сто лет нарождается… Не клюет, сволота!

Мы еще долго сидели на корме «Ангела». Река текла, такая ровная и гладкая, что, казалось, стоит очень уж захотеть – и пройдешь над ее глубиной, как по толстому стеклу, не замочив ног. Начался было клев, и Леня поймал несколько плотвичек. А я – ничего. Поплавки стояли как воткнутые, их только слегка относило течением.

– Ну, с меня довольно, кошке на ужин наловил! – прогудел Краюшный и намотал леску на удилище.

– Ты иди, если хочешь, – сказал я. – А я поужу еще. Может, что и попадется.

– Значит, остаешься? – спросил Леня. – Ну, оставайся… – Он внимательно поглядел на меня и, ссутулясь, зашагал к переправе.

Я остался один. Никакого клева не было, да и смотрел я не столько на поплавок, сколько на шоссе, сбегающее с берегового холма. Проехали две подводы, изредка показывались пешеходы, направлявшиеся к переправе. Лели все не было – я бы разглядел. Потом паром отчалил. Теперь дорога совсем опустела. Тогда я спрятал удочку в кусты и побежал к шоссе.

По шоссе я направился в сторону Хмелева. Вскоре я увидел Лелю. Она шла навстречу мне по обочине, помахивая своей сумкой из сапожной кожи. Сумка, видно, была совсем легкая.

– Леля, – сказал я, подойдя к ней, а больше ничего сказать не мог.

– Что, Толя? – мягко спросила она, ничуть не удивляясь моему появлению. – Ну, что?

– Ты на меня за что-нибудь сердишься?

– Нет-нет-нет, – ответила она. – Не сержусь.

– Ларек уже закрыт был, что ты ничего не купила? – спросил я, не зная, что говорить.

– Закрыт был, ничего не купила, – без сожаления ответила она.

– А где же ты так долго была?

– По лесу гуляла, веночки плела, – нараспев ответила Леля. И она раскрыла свою сумку и вынула из нее два желтых венка, аккуратно сплетенных из придорожных одуванчиков. – Ну-ка, снимай кепку.

Я снял кепку, и она напялила мне на голову желтый венок.

– Тебе очень идет. Ты на кого-то в нем очень похож.

– На кого?

– Не знаю на кого, – засмеялась она. – А мне идет?

– Тебе очень идет, – сказал я. – Хоть они и желтые… Тебе все идет.

– Ну, все да не все.

Мы подошли к переправе и встали на дощатом причальном мостике, облокотившись на перила. Ни здесь, ни на другом берегу никого не было видно. Уже смеркалось, на воду наплывала серая дымка.

– Дядя Афоня! Дядя Афоня! – закричал я, сложив рупором ладони.

– Не кричи, – негромко сказала Леля, тронув меня за рукав. – Он там пассажиров поджидает. Из-за нас двоих он паром не погонит, ему одному и не справиться.

Мы стали ждать. Локоть Лели чуть касался моего локтя, мне было очень хорошо стоять так рядом с ней. Но она молчала, и я тоже молчал. Не знал, о чем говорить. Когда я бывал у нее там, в библиотеке, разговор заводился как-то сам собой, а здесь, на реке, рядом с лесом, в этом открытом вечереющем пространстве, я не знал, о чем говорить. Но мне казалось, что молчать нельзя – вдруг она сочтет меня глупым, неинтересным, ненаходчивым. Я вспомнил, что в техникуме в нашей группе есть такой Вася Абанеев, известный бабник, которому удивительно везет с девушками. Он – остряк-самоучка, у него запасено несколько ключевых вопросов, после которых разговор катится как по рельсам.

– Что ж ты, Леля, молчишь? Расскажи какой-нибудь фактец из твоей интимной биографии, – нерешительно произнес я одну из абанеевских фраз.

Леля отодвинулась и со строгим недоумением посмотрела на меня.

– Не понимаю, что ты такое вообразил… Ты слишком много воображаешь о себе, – сердито, почти грубо сказала она.

– Леля, не сердись… Я совсем не то хотел. Я просто дурак.

– Дядя Афоня, наверно, заснул на том берегу, – спокойно сказала Леля. – А ты рыбы не наловил?

– Не клевала. Ленька, правда, кое-какую мелочь поймал.

– А ты – ничего? Значит, зря просидел?

– Нет, не зря! – возразил я.

– Но ведь ничего не поймал – значит, зря. – Она пристально взглянула на меня и перевела взгляд на воду.

– Нет, не зря! – повторил я. – Потом когда-нибудь я тебе скажу, почему не зря… Но ты и вправду в этом венке очень красивая. Девочка – дай Бог на Пасху!

– Не говори глупостей. Давай лучше бросим венки в воду, поглядим, куда они поплывут. Ты брось мой, а я брошу твой. И пусть каждый задумает, что захочет. Здесь так гадают.

Мы обменялись венками и бросили их в реку. Венки поплыли рядом. Потом у маленького выступа, где ополз кусок берега, где торчали коряги и между ними бурлила и вспучивалась еще не сбывшая вода, Лелин венок отклонился от курса. Его потащило течением в сторону, втянуло под нависающие корни, и он где-то там скрылся. А мой венок поплыл дальше по темной вечереющей реке.

– Ты в приметы веришь? – спросила Леля.

– Мы – приматы, приматы.

Мы не верим в приметы,

Мы судьбой не примяты,

Мы тверды, как кастеты, —

ответил я.

– Что это за стихи? – удивилась она. – Почему кастеты?

– Это ты у Володьки Шкилета спроси, почему кастеты. Это из его стихотворения, он нам все уши им прожужжал. А вообще-то он больше пишет о будущей войне. Он думает, что война обязательно будет.

– Господи, война же только что была, с финнами. Какую ему еще нужно войну?

– Шкиле-то? Ему никакой войны не нужно, но он считает, что она когда-нибудь да начнется, может быть, даже скоро. Это у него бзик.

– Зачем вы его скелетом дразните? – спросила Леля. – Разве это хорошо!

– Не дразним, а зовем. И то только в особых случаях. Когда он в детдоме появился, он был очень тощий, его прозвали Шкилет – Семь Лет. А потом сократили в Шкилю, так и осталось. А я вот – Чухна, а Костя – Синявый. А Гришка был Мымрик…

– А девочкам вы тоже давали прозвища? Если б я была в детдоме, меня бы тоже как-нибудь прозвали?

– Тебя бы прозвали необидно,