Читать книгу - "Ливонская война: Забытые победы Ивана Грозного 1558–1561 гг. - Виталий Викторович Пенской"

князя Мстиславского насчитывало около 20 тыс. или несколько больше «сабель» и «пищалей». И это не считая обозной прислуги и посошных людей, с которыми русская рать вполне могла иметь 30–35 тыс. или даже больше «едоков». Конечно, это не 30 тыс. конных и 10 тыс. пеших ратников, о которых писал Курбский, и тем более не 150 тыс. московитов, упомянутых у Реннера, однако рать Мстиславского была чрезвычайно велика – и не только по ливонским меркам. Пожалуй, за все время Ливонской войны грозный царь московитов не посылал еще против ливонских немцев столь многочисленную рать.

Это огромное войско сопровождал не менее впечатляющий наряд. Сам Кеттлер в письме рижским ратманам сообщал, что московиты везли с собой 100 орудий.

У Курбского речь шла о «делах великих» «четыредесяти», не считая полусотни прочих, поменьше. Цифры Кеттлера расшифровал словоохотливый Реннер, согласно которому московиты располагали 15 fuirmorser, 24 grave stucke an kartouwen und nothschlangen – тяжелыми артиллерийскими орудиями (картаунами и нотшлангами), без учета более мелких feltgeschutte – мелкокалиберных полевых пушек.

По ту сторону линии фронта

Поражающие своей масштабностью военные приготовления московитов не могли утаиться от ливонских ландсгерров и гебитигеров. О том, что московские варвары готовятся к грандиозному наступлению, не догадывался разве что только слепой и глухой. Об этом свидетельствовала и возросшая активность мелких русских отрядов, набегавших то тут, то там на пограничные комтурства и фогтства ордена и владения рижского архиепископа. Об этом же говорили двойной поход «лехкой» рати Курбского и донесения шпионов и доброхотов из Юрьева и Ругодива о концентрации русских войск, подвозе провианта, фуража и амуниции, ремонте дорог и мостов и прочих военных приготовлениях.

Увы, ответить чем-либо более или менее равноценным Ливонская «конфедерация» была совершенно неспособна. Как писал русский историк Г.В. Форстер, «борьба партий, разъединенность и своекорыстие достигли в Ливонии крайних пределов; об общих действиях мало кто думал, и летописец ливонский (Реннер. – Прим. авт.) прав, когда говорил, что не знает, кого считать за друга, кого за врага».

Никто не хотел брать на себя ответственность за судьбу Ливонии, и все обращали свой взор к Кеттлеру как к последней надежде, а тот «враждовал с Фюрстенбергом, недоволен был и появлением Магнуса (брат датского короля Фридерика II. – Прим. авт.) в Ливонии, сталкивался постоянно с Ревелем, Ригою и другими городами». Да и, если честно, не были Кеттлер и тем более архиепископ рижский Вильгельм теми харизматичными вождями, которые могли наполнить сердца ливонских рыцарей и бюргеров тем духом, который побуждал их предков кровью и потом, преодолевая неслыханные трудности и лишения, выстраивать готическое здание ливонской государственности. Неспособные к ратным делам, Вильгельм и в особенности Кеттлер больше надежд возлагали на хитроумную дипломатию и интриги. Потому-то, столкнувшись с трудностями и проблемами, писал Форстер, Кеттлер искал помощи у Польши, Пруссии и германского императора.

Увы, ставка на дипломатию и интриги себя не оправдала. Прусский герцог Альбрехт, немало сделавший для того, чтобы втянуть Ливонию в безнадежное противостояние с Москвой, отделывался сочувственными посланиями в духе «денег и солдат нет, но вы держитесь». Римский император и германский король, верховный суверен Ливонии, попытался было воздействовать на Ивана Грозного дипломатическим путем, отправив в Москву своего посланца И. Гофмана, но безрезультатно. Московит внимательно выслушал цесарца, но на том все и закончилось. Санкции, уже в который раз введенные против Московита, не имели успеха по той простой причине, что, как уже было сказано выше, тому удавалось раз за разом их обходить.

Оставалась последняя надежда на Сигизмунда II. Однако и он не торопился вступаться за ливонцев. Король вел свою хитроумную игру: чем сильнее русские утеснят ливонцев, полагал он, тем более жесткие и выгодные для себя условия инкорпорации Ливонии в составе Великого княжества Литовского он сумеет навязать Кеттлеру и другим ливонским ландсгеррам. Кроме того, пустая казна не позволяла Сигизмунду нарастить численность ограниченного контингента литовских войск в Ливонии – даже 550 конных и 500 пеших бойцов, которых он обязался ввести в ливонские замки гарнизонами, оказалось весьма накладно содержать за счет королевского скарба. Регулярные перебои с выплатой жалованья и выдачей провианта и фуража отнюдь не способствовали росту боевого духа наемников, которых с большим трудом удавалось сдерживать от того, чтобы они не разбежались в разные стороны. Наконец, Сигизмунд не торопился рвать перемирие с Москвой, ведя сложные переговоры с крымцами, которых он намеревался натравить на своего московского «брата». По этой причине инструкции, которые получали командующие литовскими наемниками в Ливонии Я. Ходкевич и Ю. Зиновьевич, носили обтекаемый и осторожный характер: на провокации не поддаваться, границы не переходить, в боевые действия ливонцев с московитами первыми не вмешиваться, и вообще, ни в коем случае не допустить, чтобы «початку ку нарушенью перемирья абы люди его кролевской милости зъ себе не давали», посему «того панове гетманове пильно стеречи и росказывати мають стеречи всимъ его кролевской милости подданнымъ».

Летом 1560 года, как и прежде, последний магистр ордена и его ливонские ландсгерры могли рассчитывать по большому счету только на свои силы, а они, эти силы, были совсем невелики. Мобилизационный потенциал Ливонской «конфедерации» и в лучшие времена оставлял желать лучшего, а сейчас, на третий год войны, после многочисленных разорений и утраты части территорий, и подавно. К тому же лето 1560 года, по словам псковского летописца, «было соухо, яровой хлеб не родился, присох бездожием…». Денег в казне не было, средства, полученные от Сигизмунда под залог замков, были давно растрачены, новых поступлений ниоткуда не ожидалось, а наемники были хороши, но только при условии регулярной оплаты их профессиональных услуг. Многие из них, не получая обещанного, и вовсе, по словам секретаря магистра С. Хеннинга, «свернув знамена, разбрелись в разные стороны, добавляя несчастий к бедствиям, окружившим отечество», то есть Ливонию.

В общем, выбор у Кеттлера был невелик: или ужасный конец, или ужас без конца.

И грянул гром!

Жаркое лето 7068 (1559–1560) года стало последним в истории и Ливонской «конфедерации», и самого Ливонского ордена. «Больной человек Европы» после долгой и продолжительной «болезни» благополучно скончался, а его наследство сразу же начали делить соседи, с нетерпением наблюдавшие за затянувшейся агонией старой Ливонии. Увы, в новом мире, который медленно прорастал сквозь средневековую «старину», ни для ордена, ни для иных членов «конфедерации» места не было. Даже такие гиганты, как глава Ганзейского союза Любек или могущественные прежде города-государства Северной Италии, доживали свой век, неспособные противостоять централизованным раннемодерным «пороховым» государствам. Именно за ними, а не за осколками Средневековья, было будущее. Летом 1560