Читать книгу - "Грехи и погрешности - Алексей Владимирович Баев"

Возможно, из-за того самого салата, не приготовленного и не испробованного впервые, наверное, за четверть века, а точнее, из-за другого его компонента – варёной колбасы – и произошла с Александром Алексеевичем поистине ужасная, но и замечательная история, что изложена ниже. А может быть, и не из-за него, но…

Впрочем, обо всём по порядку.

Итак, в ночь на Крещение Ковалёв долго не мог заснуть. Сначала Александр Алексеевич долго читал какой-то нудный роман. Потом, выключив ночник, чтобы не мешать отдыхать супруге, вспомнил вдруг бывших своих студентов. Серёжу Андреева, Валеру Кукушкина и Витю Жиркова. Серёжа с Валерой полтора года назад сразу после выпуска рванули покорять столичные перспективы, а Витя… Витя Жирков, самый талантливый из этой замечательной троицы, самый неординарный, вообще куда-то исчез. Документы в аспирантуру, как собирался, отчего-то не подал. На телефонные звонки не отвечал, сменил адрес места жительства. Хоть бы сказал, что передумал, а так…

Потом пришёл сон. Но сон какой-то странный и даже в чём-то дурной. Ковалёву снилось, что ему хочется «докторской» колбасы. Снилось настолько реалистично и ярко, со всеми сопутствующими атрибутами – цветом, запахом, деликатной и аппетитной слезой на срезе, что Александру Алексеевичу волей-неволей пришлось пробудиться и отправиться на кухню.

В прагматичном холодильнике стоял дуршлаг с отваренными на завтра макаронами, плошка со сливочным маслом, тарелка с размораживающейся камбалой, пара банок протёртой с сахаром смородины и одна с маринованными маслятами. На дверце в великоватых, рассчитанных на иные размеры контурных ячейках покатывалось полтора десятка куриных яиц второй категории и пяток диетических перепелиных. Из закромов агрегата перекочевали на стол кетчуп, ведёрко провансаля, шпроты, тушёнка свиная и тушёнка говяжья, кусок «гауды» в термоусадочной плёнке, пара яблок антоновского сорта, подсохший апельсин и коробочка с зачерствевшим эклером. Даже заначенный хозяйкой дециметр твердокопчёной «особой» нашёл пристанище в самом тёмном и потаённом углу старенького «Мира». Но «докторской», естественно, даже не пахло.

Стрелки настенных часов из сумрачного коридора, просматривающиеся сквозь дверной проём, подходили к двум. Вспомнился и виденный накануне в телевизоре метеорологический профессор, что пророчил Средней Волге на текущую ночь до минус сорока по Цельсию.

Брр!

Ковалёва передёрнуло.

Но, как говорится, охота пуще неволи.

Осторожно прикрыв дверь в спальню, чтоб, не дай бог, не разбудить любимую жену, Александр Алексеевич натянул на ноги поверх рейтуз утеплённые байкой джины, торс упаковал во фланелевую рубаху и ангорской шерсти джемпер с горловиной на молнии, сунул ноги в валенки, тело в дубленку, распустил ушанку и, обозначив контуры носа вязаным шарфом, покинул дом. Ноги неугомонного доцента вели его вниз по лестнице и далее дворами в соседний квартал к магазинчику с неоригинальным названием «24 часа».

За решёткой, сваренной из арматурных прутков и выкрашенной серебрянкой, на фоне стеллажей с продуктами и напитками скучала, разглядывая собственные ногти, молоденькая продавщица, которая не подняла голову даже на скрип открываемой двери. В общем зале возле окна стояли двое мужиков бомжеватого вида. Один из них вскинул на Ковалёва мутные слезящиеся глаза, отвернулся и, взяв с подоконника пузырь, разлил по пластиковым стаканчикам остатки дешёвого портвейна.

Александр Алексеевич оттянул шарф на шею, прокашлялся и, взявшись рукой за прут решётки, обратился к продавщице:

– Здравствуйте, девушка.

– Ага, – кивнула та, не поднимая головы. – Вам чего? Водки?

– Ну… почему ж сразу – в-водки? – голос доцента прозвучал нерешительно. С дрожью. – Мне б колбаски граммов триста… «Докторской».

– Какой? – на этот раз продавщица глаза таки подняла. Было очевидно, что с такими просьбами ночная публика обращается к ней не слишком часто.

Ковалёв отчего-то покраснел и перешёл на шёпот:

– У вас «докторская» колбаса есть?

– А-а! – дошло, наконец, до продавщицы. – Приспичило, значит. Бывает.

– Приспичило, – вздохнув, кивнул Александр Алексеевич, – бывает.

Один из мужиков в углу громко загоготал. Тот самый, что давеча разливал портешок. Ещё и со своим «поздравлением» встрял:

– Слышь, Мотыга?! Светлое Рождество на дворе, у людей полтинника на святую воду не хватает, а ему колбаски захотелось. С праздником, братан! Христос Воскрес!

– Воистину… – на автомате произнёс Ковалёв и, вдруг вспомнив, что христосаются в Пасху, осёкся.

– Нет колбасы, мужчина, – строго зыркнув в сторону алкашей, отрезала продавщица. И зачем-то добавила: – Бутерброды есть. Очень вкусные. С яйцом под майонезом по шесть семьдесят и с селёдкой по семь пятьдесят. Бутерброд будете? К водке-то, а? Селёдочка – самое то!

Зачем Александр Алексеевич купил три бутерброда с селёдкой, три – с яйцом и ноль-семь «пшеничной», не смог бы, наверное, сказать он и сам. То ли «ненавязчивая» реклама продавщицы подействовала, то ли по-пасхальному празднично настроенные алкаши, но факт остаётся фактом: доцент Ковалёв поддался искушению лукавого.

Будучи раньше практически непьющим, Александр Алексеевич надрался до поросячьего визга после третьей дозы. Он, похрюкивая от удовольствия, пережёвывал селёдку с яйцом и майонезом, размахивал руками, что-то впаривал Мотыге, оказавшемся глухонемым от рождения, а потому совершенно безучастным, весело бил по плечу знатока церковных праздников Поливаныча, пытался пригласить на вальс прекрасную леди, если та соизволит выйти из своей серебряной клетки, рассказывал пошлые скабрезные анекдоты и пил, пил, пил. Забывая закусывать, не желая прослыть слабаком, боясь огорчить «ребят», за прошедшие и с наступающим, за будущее детей и во имя светлой памяти тех, с кем уже никогда не выпить. Временами, когда осознание истинного «я» на мгновение возвращалось к Александру Алексеевичу, он, борясь с тёмным своим alter ego, порывался вырваться из лап нечистого, застегнуться на все пуговицы и рвануть домой, поближе к тёплому боку любимой жёнушки. Но не случилось. Не повезло. Не хватило силы воли. Зато хватило денег. Аккурат на второй пузырь с тремя бутербродами…

Что было потом, Ковалёв вспоминал долго и с ужасными муками проснувшейся совести. И вспоминал-то более по фактам, изложенным сухим и далёким от лингвистического совершенства языком милицейского протокола:

«…ударом стеклотары по окну были разбиты первая (стеклотара) и второе (окно). После прибытия на место происшествия наряда в количестве двух сотрудников МВД сержанта Иванова и младшего сержанта Забойного, правонарушитель попытался отобрать у последнего табельное оружие (АК-74 модификации СУ), сопровождая свои противоправные действия нецензурными словами и выражениями, а также угрозами перелома верхних и задних конечностей и призывами к покаянию. По пути следования в отделение, находящийся на заднем сидении служебного автомобиля гражданин Ковалёв А. А., доцент политехнического университета, испачкал извергнутыми из собственного организма рвотными массами внутреннее помещение означенного транспортного средства, а также одежду своих подельников: гражданина без определённого места жительства