Читать книгу - "Основание современных государств - Ричард Франклин Бенсел"

тринадцать штатов пользовались гораздо большим расположением и престижем, чем Континентальный конгресс. В процессе ратификации противники Конституции часто ссылались на штаты как на истинных хранителей народной воли, как потому, что они были ближе к народу, так и потому, что выражение народной воли находили более непосредственное воплощение в действиях правительства. В некоторых отношениях это превратилось в спор между противниками, выступавшими за более полную народную демократию, и сторонниками, подчеркивавшими свободу личности. Перед последними стояла особенно сложная задача, поскольку, в отличие от предреволюционного кризиса, когда главной угрозой свободе и свободе были британцы, они были вынуждены (по крайней мере, неявно) характеризовать американский народ как источник опасности. Однако когда сторонники Конфедерации подчеркивали ее хрупкость при угрозе восстания внутри страны или вторжения из-за рубежа, они опирались на гораздо более прочную, хотя и крайне прагматичную почву.

Процесс ратификации был призван оформить согласие народа через социально-политическую ауру отдельных штатов, приобщив их, а значит, и народ к новому национальному правительству. Эта стратегия, конечно, сознательно признавала, что народ не находился в состоянии, похожем на естественное, когда он соглашался на заключение национального договора. Вместо этого он привносил в новое национальное правительство свои собственные, ранее существовавшие политические отношения (охватываемые штатами, в которых он проживал). С этой точки зрения процесс ратификации был несовместим с основанием национального государства, поскольку признавал существование и суверенитет отдельных штатов.

Те, кто выступал против ратификации Конституции, обычно опирались на три фактора: (1) делегаты собрались в Филадельфии под фальшивой эгидой, превратив встречу по рассмотрению изменений в Статье в полноценный конституционный съезд; (2) Континентальный конгресс передал штатам незаконный документ по правилу принятия решения (т. е. только девять из тринадцати штатов должны были одобрить его, прежде чем новое государство вступит в силу), что нарушило Статьи Конфедерации; и (3) отсутствие положений о защите прав личности, (т. е. только девять из тринадцати штатов должны одобрить документ, чтобы новое государство вступило в силу), что нарушает Статьи Конфедерации; и (3) что в документе отсутствуют положения о защите прав личности. В ответ на это основатели утверждали (возможно, нескромно), что документ был просто предложением, вынесенным на рассмотрение народа для принятия или отклонения. Процесс, в ходе которого он был представлен народу, был гораздо менее важен, чем тот факт, что он был результатом обоснованных суждений и размышлений тех людей, которых народ в остальном чтил и уважал. Однако, обратившись к Континентальному конгрессу с просьбой передать Конституцию штатам, федералисты практически уступили по большинству пунктов первого и второго пунктов.

Антифедералисты отмечали, что созданная федералистами процедура превратила Конституцию в некое подобие предложения «бери или не бери», поскольку народ не имел возможности участвовать в ее разработке до того, как она была представлена на его рассмотрение. Таким образом, они утверждали, что народ через свои ратификационные конвенции имеет суверенное право и обязанность рассмотреть и, если сочтет нужным, внести изменения в текст. Затем эти изменения станут условиями, на которых они одобрят документ и вступят в новый союз. Как апелляция к суверенитету народа это положение было неопровержимо. В ответ на это основатели заявили, что изменения в документе невозможно согласовать, поскольку штаты неизбежно будут иметь различные интересы и возражения. Разработка нового документа, в котором эти проблемы и возражения были бы скомпрометированы, потребовала бы нового конституционного съезда, после которого, как можно предположить, возникли бы новые возражения.

Таким образом, участие народа, казалось, было за пределами практической возможности. На это, конечно, антифедералисты могли ответить и отвечали, что полноценное участие народа еще не опробовано.

В основном антифедералисты утверждали, что основатели фактически не дали никаких оснований для первых пятнадцати слов документа: «Мы, народ Соединенных Штатов, в целях создания более совершенного Союза». Когда фраза «народ Соединенных Штатов» соответствующим образом исключается, «мы» относится только к делегатам, подписавшим документ. С точки зрения абстрактной политической теории антифедералисты стояли на совершенно твердой почве. И претензии основателей на то, чтобы представить свое творение как результат воли народа, даже если они отрицали, что народ может пересмотреть его положения, были вопиющим лицемерием. Но это лицемерие исходило не от них самих, а от необходимости для любого учредительного договора предполагать существование политической власти до того, как эта власть может быть создана. Это противоречие вытекает из того, что народ не может спонтанно (т. е. в отсутствие формальных политических институтов) уполномочить кого-либо действовать от его имени (например, созвать конституционный съезд). Основатели прагматично пытались преодолеть это неизбежное противоречие, вообразив, в первую очередь, что они и есть «народ» в этой начальной фразе. Несомненно, эта претензия была лицемерной, но с практической точки зрения они могли убедительно доказать, что она неизбежна, а значит, необходима. И «как только новое национальное правительство приступило к работе, большинство антифедералистов быстро отказались от своих сомнений в легитимности».

Однако сам процесс ратификации был весьма спорным, а его исход — весьма неопределенным. Утверждая, что только сильное центральное правительство может предотвратить сползание отдельных штатов в колониальную зависимость, федералисты обвиняли антифедералистов в тайном желании воссоединения с Великобританией. Учитывая, что многие из наиболее видных антифедералистов посвятили свою жизнь и состояние американскому делу во время революции, доказательства, подтверждающие это обвинение, были очень слабыми. Более того, многие антифедералисты считали, что их противники замышляют навязать американскому народу деспотическое правительство, аналогичное тому, что пытались сделать британская корона и парламент во время колониального кризиса. Однако это не мешало антифедералистам ссылаться на британские принципы управления, когда они казались им полезными. Отмечая, что Палата лордов не может вносить поправки в законопроекты об ассигнованиях, принятые Палатой общин, они спрашивали федералистов, почему предлагаемый американский Сенат не имеет таких же ограничений. Эта критика была продиктована прежде всего враждебностью к избранному Сенату, против которого выгодно отличались прямые выборы в Палату представителей.

Будучи противником ратификации, Патрик Генри выразил презрение к сенату — органу, на который формально возложена обязанность консультировать президента, отметив, что сенаторы не могут быть подвергнуты импичменту, если они были подкуплены или подверглись иному неправомерному влиянию в ходе исполнения своих обязанностей. Если же они совершат «что-либо, наносящее ущерб чести или интересам своей страны… они должны судить самих себя» — совершенно неприемлемое положение, которого парламент избежал, сделав министров подлежащими импичменту. Генри также утверждал, что Конституция содержит «ужасный уклон… в сторону монархии» и поэтому легко превратится в королевскую власть, когда «президент поработит Америку». С другой стороны, он также считал, что британская система была гораздо лучше в отношении реальных сдержек и противовесов между несколькими ветвями власти Разбираясь в различных последствиях всех этих параллелей с британским опытом, можно