Читать книгу - "Философские основы зарубежных направлений в языкознании - Владимир Зиновьевич Панфилов"

часы через посредство рядоположения их пружинок и колесиков. Необходимо показать, как все эти элементы (языка и часов) функционируют в работе. Анатомия, если она не изучается в целях физиологии, превращается в некрологию»[481].

Абсолютизация морфемного анализа в дескриптивной лингвистике привела к тому, что синтаксис был фактически поглощен морфологией. Уже Блумфилд полагал равноценным сочетание любых двух элементов в речевом произведении. Так, между сочетаниями John fell, poor John, а + way (away), play + ing (ing) усматривается полное сходство, игнорируется различие. Хорошо известно, однако, что то, что отличает одно явление от другого, и составляет его сущность. Уравнивание John fell и play + ing есть фактически редукция синтаксиса к морфологии, растворение синтаксиса в морфологии. Харрис, например, полагает вполне правомерным отождествление последовательности морфем с последовательностью слов. На основании простого внешнего сходства он считает вполне допустимым выделение таких сегментов, как con-, re-, -ceive, -cur, -duct, -jure в словах conceive, receive, concur, recur, conduct, deduct, perjure, conjure, хотя c точки зрения синхронного состояния они не могут члениться вообще. Группирование фонем р – ph, по Харрису, диктуется отнюдь не объективным положением вещей, а тем, что группирование p – th, k – ph не отвечает принципу простоты. Выделение сегмента -g в bug, rag, bag оказывается неудобным не потому, что g не соотносится ни с одним элементом структуры содержания, а тем, что такое деление «неудобно с точки зрения экономности констатаций»[482]. Нельзя не видеть, что такое понятие «экономии» восходит к Авенариусу. Кроме того, здесь достаточно четко просматриваются принципы установления тождества, провозглашенные прагматизмом, соответственно которым

«тождество всегда является результатом волевой (разрядка наша. – В.Б.) операции, совершаемой над данным подобием».

«Понятие тождества является свободным творением постулирующего ума, который исходит из своего опыта, чтобы удовлетворить свои желания»[483].

Напомним, что В.И. Ленин подчеркивал, что

«мышление человека тогда „экономно“, когда оно правильно отражает объективную истину…»[484]

Правда, когда анализ служит некоторой прикладной цели (например, машинный перевод), тогда действительно возможен такой подход, при котором, скажем, слово порося удобно рассматривать в качестве возвратного глагола. Совершенно иначе стоит вопрос в том случае, если описание языка преследует собственно лингвистические цели. Предпочтительность того или иного анализа при этом несомненно должна быть связана с его возможностью правильно отражать то, что есть в объективной языковой действительности. Поэтому, видимо, прав С. Четмен, который подчеркивает, что если

«грамматический порядок означает нечто большее, нежели простая последовательность, то мы, несомненно, должны предпочесть анализ walked / to the door анализу walk to the door + ed»[485].

К подобному же выводу приходит в конечном счете и Ч. Хоккет[486].

Таким образом, во главу угла дескриптивная лингвистика ставит не столько «беспристрастное», «объективное» описание конкретной языковой реальности, сколько описание «экономное», т.е. пристрастное. Совершенно очевидно, что данная задача не может быть выполнена без существенного сдвига методологических акцентов при воспроизведении объекта в знании, так как принцип «экономности» описания в том виде, в каком он понимается дескриптивистами, есть не что иное, как прагматический принцип удобства. Этот принцип может «работать» на уровне чисто прикладных задач, но он несостоятелен там, где речь идет о познании объекта.

В связи со сказанным, видимо, целесообразно было бы различать адекватность теоретическую, уровень которой будет тем выше, чем ниже доля человеческого ингредиента в научной картине объекта, и адекватность прагматическую, исходящую из прикладных целей и задач, которые ставятся человеком. В понятии прагматической адекватности субъективный фактор может играть решающую роль, и уровень подобной адекватности прямо пропорционален доле человеческого ингредиента в описании объекта.

Общеметодологическая значимость дифференцированности понятия адекватности для лингвистики бесспорна. На неэксплицированность этого понятия обратил внимание Н. Хомский, который в работе «Логические основы лингвистической теории» говорил о необходимости различать как минимум три уровня адекватности (адекватность наблюдения, адекватность описания, адекватность объяснения)[487]. По мнению Хомского, дескриптивная лингвистика работает на уровне адекватности наблюдения, т.е. учитывает только исходные данные. Пример с З. Харрисом показывает, что это далеко не так. Нам представляется, что Хомский не учитывает также и того обстоятельства, что два из указанных им типов адекватности могут быть субординированы адекватности прагматической (наблюдение и описание).

Игнорирование диалектики части и целого в лингвистическом исследовании приводило американский дескриптивизм к изгнанию из языковедческой науки синтаксиса как учения о сочетании слов в предложении, к морфолого-синтаксическому синкретизму. Причем, если последнее обстоятельство не могло сказаться отрицательно на изучении агглютинативных языков, то отказ от дихотомии «морфология – синтаксис» при анализе языков фузионных был чреват серьезной опасностью внесения произвола, деформации и снижения адекватности лингвистического знания. Непонимание диалектики части и целого приводило к тому, что минимальные самостоятельные единицы языка, каковыми являются слова, отождествлялись и подменялись минимальными несамостоятельными единицами – морфемами. Слово растворялось в формальных отношениях языковой системы. Следствием этого явилось неразличение смысловых и значимых единиц в структуре языка. К первым, как совершенно правильно отмечает Г.В. Колшанский, относятся слова, тогда как ко вторым относятся морфемы[488]. Это приводило также к тому, что качество как выражение целостности и своеобразия единиц различного уровня языка полностью оставалось по ту сторону дескриптивной лингвистики. Материально-идеальные отношения типа «значение – объект», свойственные слову, отождествлялись с отношениями типа «значение – функция»[489], свойственными морфеме.

Как справедливо замечает В.З. Панфилов, морфема лишена номинативной функции, не соотносится с какой-либо формой мышления[490]. Существенно подчеркнуть, что слово как образование качественно более высокого ранга обладает, мы бы сказали, значительно большим «количеством степеней свободы», более подвижно и свободно в синтагматическом ряду. Разумеется, что в принципе при описании языка возможен и тот подход, который утверждается методикой и практикой дескриптивной лингвистики. Однако такой подход игнорирует нормы реального функционирования языка. Понимание речи как последовательности морфемных сегментов, а морфем как «сырья» (raw material), служащего для построения высказывания, искажает подлинную картину процесса коммуникации с помощью языка. При таком подходе за пределами лингвистики остается все то, что связано со словом как

«вместилищем, средоточием значений, отражающих в своей смысловой связи присущие коллективу принципы сочетания, сопоставления и объединения идей, эмоций, предметов, процессов, признаков, качеств, отношений»,

как

«вместилищем предметных значений, из которых слагается система социально-языковой семантики»[491].

При этом, как уже говорилось, полностью игнорировалось то обстоятельство, что морфема единица не синтаксического, а морфологического уровня, что комплексы морфем служат морфологической репрезентации синтаксических единиц. Игнорирование ограничений, накладываемых на природу морфемы самой объективной спецификой объекта,