Читать книгу - "Милая моя - Юрий Иосифович Визбор"

первые месяцы учения покорило? То, что в институте было очень мало ребят: были в основном девчонки. В группе у нас было четверо ребят, в другой группе — двое. И все парни пытались держаться каким-то узким коллективом. Такое было родство мужское. И каждый парень был на учете, поскольку надо было выступать на различных соревнованиях. Интересовались всегда, что за ребята, потому что мужской голод был очень большой. В частности, на первом курсе я выступал по одиннадцати видам спорта за факультет и по шести-семи, я уж не помню, за институт. Во всяком случае, в этом отношении была сразу большая нагрузка. Ну и мы попали не на пустое место, потому что до нас были прекрасные студенты, они учились уже на втором курсе, весь тот выпуск, это Максим Кусургашев, Слава Волков, Юра Ряшенцев, Игорь Мотяшов, Слава Иващенко. Сева Сурганов кончал институт.

Надо сказать, что в то время институт носил еще несколько иной характер: это был послевоенный вуз. В 1951 году мы поступали, а заканчивали учение очень многие люди, которые пришли с войны, которые воевали. Еще ходили студенты старших курсов, награжденные орденами и медалями, ходил Жора Шпрырыгин с палкой — бывший конник. Не помню сейчас фамилии — девушка, секретарь комсомола, награжденная орденом Красного Знамени. В общем, атмосфера в вузе была более серьезная, чем сейчас. И вот второй курс — фактически курс Кусургашева и Ряшенцева — у них была уже своя традиция, они занимались очень широко туризмом, и мы пришли уже к готовым художественным сочинениям в виде песен.

Дело в том, что в те годы было очень мало песен. Самая ходовая была «Летят перелетные птицы», например. Песни, которые были хороши на определенном этапе, но душе хотелось и других. Основное место в эфире занимали песни, написанные для духового оркестра, для очень громкого голоса, а весь туризм, да и не только туризм (мы очень много времени уделяли работе в подшефном колхозе «Лучинское»), этим песням как-то противоречил.

Напрашивались песни другого содержания, ближе к нашей жизни, ближе, как говорится, к жанризму происходящего. Но таких не было. А поскольку ребята второго курса ходили до этого в поход (это был, наверное, первый институтский поход по Кавказу) и написали там ряд смешных, узковедомственных песен, поскольку все прототипы их учились вместе с нами («Баландин рыжий покорял Кавказ» — Володя учился еще на третьем курсе), мы очень дружно и горячо восприняли наследство, оставшееся нам в песенном плане, и в меру сил продолжали его. Но писали песни в основном на известные мотивы. Дело в том, что никаких потуг сочинительства музыки в это время не было.

Писали песни на мелодии Лещенко, песни частушечного плана… Бог знает что!

Буквально несколько дней назад я был у Семена Богуславского, он тоже был с этого курса, со второго, не с нашего. Сейчас он директор школы в Москве. И вот мы смотрели с ним пожелтевшие страницы примерно одного года, что было написано в этот год. В основном это все были песни, написанные на известные мотивы. Так писал и Слава Иващенко, так писал и Игорь Мотяшов, и Максим Кусургашев, и Юра Ряшенцев. Надо сказать, что еще было в то время довольно значительное увлечение экзотикой далеких стран. Международного обмена, туристского обмена почти не было, во всяком случае, применительно к нам. Все заграницы и заграничная экзотика казались в некотором романтическом флере. В частности, Юра Ряшенцев написал следующую песню:

Когда закат погас,

В вечерний тихий час,

Ведет старинная гитара свой рассказ.

И тихо струны трогает задумчиво рука,

А вдаль плывут, плывут ночные облака…

Это была песня об Испании:

Немало слез, немало крови

Увидели они в ночном Толедо…

Какое-то слово такое — «Толедо».

Отдал этому течению и я свою дань. В частности, в то время в Театре Образцова только что была выпущена постановка под названием «Под шорох твоих ресниц…». Дело в том, что в те годы джаз был запрещен как таковой и различные деятели искусства под различными марками, якобы критикуя джаз, иногда протаскивали некоторые саксофонные трели. И вот в этой постановке с большим актерским коллективом был кукла-негр, который пел не песню, а просто мотив. Он стоял за стойкой и пел напев, и ничего больше, никаких слов. Мы жутко бредили этим мотивом: он был действительно красивый. И я написал на него слова «В таинственной стране Мадагаскар». Потом песня, по моим сведениям, получила широкое хождение, дописаны к ней были какие-то безумные куплеты: «И купленный за доллар поцелуй…» — я этого не писал и не мог написать, и открещиваюсь от этого. Мы мечтали о далеких путешествиях, и это было необычайно близко нам. Вот такой был первый этап зарождения студенческой песни. Он был весьма нехитрый и базировался исключительно на чужих профессиональных мелодиях.

Надо сказать, что мне самому в музыкальных учебных заведениях учиться не пришлось. Как-то в 1943 году мама отвела меня учиться на фортепьяно в музыкальную школу, меня проверили и приняли, но я сам не ходил туда, потому что мне очень хотелось учиться на аккордеоне, а такого класса не было, был только класс фортепьяно. У нас во дворе жил один молодой человек, вернувшийся с фронта, который очень хорошо играл на аккордеоне, что вызывало во мне большую зависть, я хотел быть аккордеонистом. Так с музыкальным образованием ничего не получилось.

Учил меня музыке Володя Красновский. Я до сих пор не знаю нотной грамоты и по врожденной лености в свое время ее не выучил, а тогда у меня были учителя и меня пытались этому обучить. Не знал самых элементарных вещей — тональностей, минора, мажора и пр. Пришлось самому доходить до этого.

Потом наступило время походов: в зимние каникулы мы ходили в походы и в летние, естественно. В походах сложилась традиция — каждой группе обязательно привозить какую-то свою песню. Пелись эти песни на слетах. Например, даже из небольших походов — вот в Лучинское у нас были трехдневные походы, пять или шесть групп пофакультетно — каждая группа приносила две-три свои песни. Такое было поветрие по поводу этих песен.

Кроме всего прочего, было просто много музыкальных ребят и девушек, которые любили петь, хотели много петь и пели. Это один этап в жизни нашего института и в жизни наших песен. Дальше произошло следующее.

В институте параллельно существовал так называемый творческий кружок. Вели