Читать книгу - "Острова - Григорий Михайлович Кружков"

У моря

Дочка на пляже отца зарывает в песок,

Зыбко и смутно ему, словно семени в грядке;

Что-то лепечет лукавый над ним голосок,

Смугло мелькают лодыжки, ладошки, лопатки.

Веки смежил он и в небо глядит сквозь прищур.

Пятки вперед протянул — фараон фараоном.

Девочка, став на колени, как жрица Хетсур,

Руки к нему простирает с глубоким поклоном.

Мечет в них дроты свои обжигающий Ра;

Тысячи лет не кончается эта игра.

Вот пододвинулась туча, и тень задрожала…

Где ж тонкорукая?

Краба смотреть убежала.

Крымская бабочка

У вечности всегда сухой закон.

Но каплет, каплет жизни самогон,

Переполняя пифосы и фляги.

И — времени послушные волы —

Вытягивают на берег валы

Тяжелые возы горчащей влаги.

Не трезв, не пьян, брожу я целый день.

Тень-тень, мне каплет на уши, тень-тень.

А за холмом прибрежным, в травном зное,

Мне бабочка ударилась в лицо:

Да это же, ей-богу, письмецо

С оказией!.. А вот еще другое!

Замри, я говорю, замри, присядь!

Дай мне судеб известье прочитать,

Куда ты снова ускользаешь к шуту?

Чего ты хочешь, не понять никак:

То вверх, то вниз крылом, то так, то сяк,

И тыща перемен в одну минуту.

Так кто из нас хлебнул: я или ты?

Помедли, воплощенье суеты,

Не мельтеши, дай разобрать хоть строчку,

Пока шуршит маслина на ветру

И за пригорком — к худу ли, к добру

Прибой на нас с тобою катит бочку.

Не трепещи: ведь я тебя не съем.

Не торопись к татарнику в гарем

Мелькать в кругу муслиновых созданий.

О Мнемозина! восемнадцать лет

Тому назад ты родилась на свет:

Прекрасный возраст для воспоминаний!

Они мелькают, вьются… Как тут быть?

Чтоб их понять, их надобно убить!

Но чем злодействовать, не лучше ль выпить?

Ого! какой сверкающий глоток:

В нем Иппокрены жгучий холодок,

И страшный Стикс, и будничная Припять.

Да, нас поила общая струя,

Я бражник твой, капустница моя,

И капля есть еще в кувшине нашем.

Пусть нам Хайям на дудке подсвистит

И подбренчит на арфе царь Давид —

Давай кадриль несбывшегося спляшем!

Закружимся над солнечной горой,

Где вьется мотыльков беспечный рой,

Над серою иглою обелиска,

Над парочкой, уснувшей под кустом,

Над грузовым, грохочущим мостом,

Над Самаркандом и над Сан-Франциско;

Закружимся над мертвенной луной

(Ее обратной, скрытой стороной),

Над горсткой угольков в кромешной яме,

Над догмами, над домиком в Москве,

Где русский йог стоит на голове

И смотрит в вечность трезвыми глазами.

«Не англы, но ангелы суть…»

(О Наталье Трауберг)

О Наталье Трауберг, я уверен, будут писать многие. Вот и моя денежка в общую копилку памяти. Заранее каюсь, запомнилось мне немногое, — но ярко. Каждое общение с ней становилось главным музыкальным акцентом дня, — стоило только услышать ее голос, ее речи, обещающие — сегодня и всегда — какую-то непременную радость.

Познакомились мы с Натальей Леонидовной в середине 1980-х годов. Все началось с просьбы перевести поэтические тексты из романов Честертона и других вещей, которые она готовила к печати. В частности, я перевел вступление к роману «Человек, который был Четвергом», кое-что из «Перелетного кабака». Мы изредка встречались и подолгу болтали по телефону. Это были восторг и упоение! От нее я впервые услышал рассказ о Папе Григории Великом (VI в.), который заметил на невольничьем рынке двух красивых светловолосых мальчиков-англичан и спросил, откуда они. Ему ответили, что это англы. «Не англы, но ангелы суть», — молвил Папа. Наталья Леонидовна (впрочем, она сразу попросила меня звать ее Наташей) очень любила эту легенду. Англичане ее умиляли. Ни о чем божественном мы никогда, сколько помнится, не говорили. Но какая-то святость всегда витала вокруг Наташи. Конечно, я видел и аскетизм ее, и упорное трудолюбие — она была главной добытчицей в семье, зарабатывая не только на детей, но и на внуков переводом романов с испанского, итальянского и английского. Услады ее были самые скромные — например, поесть жареной рыбы в ресторане ЦДЛ. Только раз нам с ней это реально удалось, но зато сколько раз мы обсуждали в мечтательном плане: мол, а не закатиться ли нам снова в ЦДЛ поесть той самой дивной рыбки? Рыба сия, конечно, молчаливо полагалась не простой, а символической: хотя Наташе было ведомо, что я атеист, она так людей никогда не делила — на верующих и неверующих. В ее доме в центре внимания всегда был кот, почитавшийся как некий языческий божок. В обстановке квартиры я не запомнил ничего необычайного: просто, скромно донельзя, за исключением единственной роскоши — чудесного портрета на стене (кисти Валентины Ходасевич, племянницы поэта), с которого глядела одиннадцатилетняя Наташа, загорелая девочка с пронзительно синими глазами.

О чем мы с ней говорили? Два предмета очевидны: это ее любимцы Герберт Кит Честертон и Клайв С. Льюис, которых она так долго, неутомимо и самоотверженно переводила. Льюиса — не только знаменитые сказки о Нарнии, но роман «Мерзейшая мощь», и христианско-нравственные книги в разных жанрах. Все это она перевела еще до перестройки, когда Льюис фактически был под запретом, перевела не для печати, а для друзей. И хватило же охоты и сил — при такой загрузке переводами ради хлеба насущного! То же самое с трактатами Честертона, остроумнейшего эссеиста, веселого поэта и строгого христианского мыслителя. Вот такая гремучая смесь всегда привлекала Н. Трауберг (как и меня — и это нас сближало). Кого из этих двоих писателей она любила больше? Не знаю, но она любила цитировать слова Сергея Аверинцева: «Честертон — серебряный, Льюис — золотой».

Часто Наташа рассказывала о друзьях своей молодости, особенно о круге англистов, с которым она тесно общалась: о Владимире Муравьеве, Владимире Скороденко, Андрее Сергееве.