Читать книгу - "«Господь! Прости Советскому Союзу!» Поэма Тимура Кибирова «Сквозь прощальные слезы»: Опыт чтения - Роман Лейбов"

Поселила уйму сказочный историй,

На придуманных квадратах площадей.

(Якушева: 112)

91

вшивота, в ледяном Сиваше

Кадр из фильма «Служили два товарища»

Сиваш (фонетически перекликающийся со «вшивотой») – залив у западного берега Азовского моря, отделяющий Крымский полуостров от материка. В комментируемом стихе К. имеет в виду события времен Гражданской войны, когда в ходе Перекопско-Чонгарской операции в ноябре 1920 г. Красная армия (по официальным сведениям), чтобы обеспечить внезапность нападения, форсировала Сиваш и прорвалась в Крым. Эта операция (в советской культурной мифологии изображаемая как чудо наподобие библейского перехода евреев через Чермное море) воспета, в частности, в кинофильме «Служили два товарища» 1968 г. (реж. Е. Карелов).

92

Пой же, пой, мое горькое горе, / кровь на вороте, рот до ушей!

Словосочетание «горькое горе» в словарях имеет сразу две стилистические пометы – «народное» и «шутливо-ироническое», причем ирония у тех, кто его употребляет, часто относится именно к маркированности этого словосочетания как народного. Однако первый из комментируемых стихов отмечен интимизацией отношения нарратора к адресату, что заставляет воспринять сочетание «мое горькое горе» всерьез. Ср. также со словосочетанием «горе горькое» в «Похоронах» Некрасова и в «Двенадцати» Блока (подсказано нам А. С. Немзером), а также со стихом о «горе луковом» во «Вступлении» к СПС, с. 105.

Зачин второго из комментируемых стихов содержит непрямую, но отчетливую отсылку к очень известной советской «Песне о Щорсе» [31] М. Блантера на слова М. Голодного (1935):

Шел отряд по берегу,

Шел издалека,

Шел под красным знаменем

Командир полка.

Голова обвязана,

Кровь на рукаве,

След кровавый стелется

По сырой траве.

(Русские советские песни: 195)

Ср. также коммент. на с. 183–184. Исходный текст Голодного характерным образом снижен у К. контаминацией с пословицей «брань на вороту не виснет», а финал второго из комментируемых стихов неожиданно отсылает к детской дразнилке «Рот до ушей, / Хоть завязочки пришей», вероятно указывающей на инфантильность энтузиазма адресата комментируемых стихов (ср. выше о детском глаголе «мирюсь» в I гл. СПС. с. 158).

93

Мой мечтатель-хохол окаянный, / Помнят псы-атаманы тебя, / помнят гордые польские паны. / Только сам ты не помнишь себя

Первый эпитет прямо отсылает к главному злодею летописной истории Древней Руси – братоубийце князю Святополку I Владимировичу Окаянному (ок. 979 – 1019). Также он, вероятно, намекает на название знаменитой публицистической книги Бунина «Окаянные дни» (первая публикация – 1925–1927). Бунин, навсегда покидающий Россию, будет изображен в I гл. СПС через строфу.

Цитата из ст-ния «Гренада» (1926) М. Светлова («Он медлит с ответом, / Мечтатель-хохол» (Русские советские песни: 121)), которое в советское время несколько раз было положено на музыку (самый известный вариант – барда В. Берковского, [32] но существовали варианты Г. Ляскунского и М. Таривердиева) [33], сконтаминирована в комментируемой строфе с отсылкой к «Красноармейской песне» ([34], 1936, муз. братьев Покрасс, слова А. Суркова): «На Дону и в Замостье / Тлеют белые кости, / Над костями шумят ветерки. / Помнят псы-атаманы, / Помнят польские паны / Конармейские наши клинки» (Русские советские песни: 199).

Эпитет «гордые» (польские паны) – устойчивая в русском узусе стереотипная характеристика западных соседей (ср., например, у Пушкина: «кичливый лях», «пред гордою полячкой»). Обратим также внимание на почти тавтологическую рифму «тебя» – «себя» в комментируемом отрывке, по-видимому, отражающую беспамятство «обезумевшего» адресата комментируемых стихов СПС. Сошедший или сходящий с ума красноармеец – персонаж многих произведений о Гражданской войне; ср., например, эпизодический, но важный образ Памфила Палых в «Докторе Живаго» (1955) Б. Пастернака.

94

Бледный, дохлый, со взором горящим, / пой, селькор, при лучине своей,

Если в предыдущей строфе К. «дописал» песню Суркова, прибавив к ней собственный стих, в первом комментируемом стихе техника цитирования иная. К. вставил ироническую характеристику «дохлый» в знаменитый начальный стих ст-ния Брюсова «Юному поэту» (1897): «Юноша бледный со взором горящим, / Ныне даю я тебе три завета: / Первый прими: не живи настоящим, / Только грядущее – область поэта» (Брюсов: 99). Стоит обратить внимание на то, что в I гл. СПС К. цитирует именно тех русских символистов, которые с воодушевлением приняли Октябрь, – Блока и Брюсова (ставшего советским чиновником и даже вступившего в ВКП(б)). По-видимому, автору поэмы была близка восходящая к мемуарам З. Гиппиус и «Второй книге» Н. Я. Мандельштам мысль о моральной ответственности этих символистов за то «грядущее», которое обеспечили России большевики. Ср. в интервью К.: «…все неудачи Блока связаны с твердой уверенностью, что нужно слушать музыку, а там как получится. Сначала музыку неких небесных сфер, потом музыку революции – и до „белого венчика из роз“ с неизбежностью доплясываешься» (Кибиров 2009а).

«Селькор», т. е. «сельский корреспондент», – один из типовых героев советской публицистики времен коллективизации и культурной революции, бесстрашно разоблачающий происки классовых врагов (попов и кулаков) внештатный сотрудник советских газет. Ср., например, стихотворение В. Маяковского «Селькор» (1924):

Труден

$$$$$$$и тяжек

$$$$$$$$$$$$$$$путь селькора.

Но славят

$$$$$$$$$и чтут вас

$$$$$$$$$$$$$$$$$$каждый день

все,

$$$$кто беден,

$$$$$$$$$$$$$$все, кто в горе,

все, кто в обиде,

$$$$$$$$$$$$$$$$все, кто в нужде!

Враг богат,

$$$$$$$$$$$изворотлив

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$и ловок,

но не носить нам

$$$$$$$$$$$$$$$$его оков.

Ваш карандаш

$$$$$$$$$$$$$вернее винтовок,

бьет

$$$$и пронзает

$$$$$$$$$$$$$$лучше штыков.

(Маяковский 6: 93)

Упоминание о «лучине» в комментируемых стихах намекает на одну из важнейших целей Советской России 1920-х гг., провозглашенных лично Лениным, – «электрификаци<ю> всей страны» (Ленин 42: 30). Таким образом, «лучина» селькора может быть противопоставлена одному из важных символов эпохи – «лампочке Ильича». Песенный контекст мотива догорающей тусклой лучины включает целое гнездо фольклорных и квазинародных лирических текстов, чаще всего трактующих элегические темы (злая судьба, несчастная любовь; ср., например, романс Н. Панова «Лучинушка», популярный в начале XX в. в исполнении Н. Плевицкой [35], или «То не ветер ветку клонит» [36], исходно – романс 1840-х гг. А. Варламова на сл. С. Стромилова).

95

пой, придуманный, пой, настоящий / глупый дедушка Милы моей!

Синтаксически эпитет «придуманный» здесь может относиться к селькору из предыдущего стиха и, таким образом, противопоставлять его «настоящему» дедушке (характерно употребление именно этого интимного термина родства). Но «теснота стихового ряда» (Тынянов), сталкивая два эпитета в одном стихе, делает их оксюморонными синонимами, указывая на «придуманный» (как выражался Достоевский, «фантастический»), головной характер настоящего «глупого» революционного собирательного героя (селькора/дедушки), напоминающего пугающе-чудаковатых персонажей Платонова.

96

Мой буденновец, чоновец юный, / отложи «Капитал» хоть на миг,

С помощью обращения «мой» и эпитета «юный» К. не без издевательской иронии имитирует ту назидательно-доверительную интонацию, которая слышится в ст-нии Брюсова «Юному