Читать книгу - "Левитан и Софья Кувшинникова - Иван Васильевич Евдокимов"

налево, ненарушимая тишина на ней, теплынь, запах созревших хлебов и яблок, мягкие сумерки — все это действовало на душу, как убаюкивающая колыбельная, и природа казалась ласковой, уютной, прекрасной.

Левитан сидел, привалясь спиной к голубцу, и задумчиво следил за медленно удаляющимися богомолками.

— В природе, — вдруг ответил он собственным мыслям, — больше всего меня поражает великая, живая, я это чувствую, почти таинственная мудрость, бесконечная красота всего, потрясающие законы соотношения частей. Природа не терпит ничего безобразного. И его в ней нет. Посмотрите, рядом с нами ничего мертвого, все дышит, живет, понимает. Оно волнуется в бурю, зябнет в снегу, задумалось сейчас спокойным вечерком, отдыхает от солнца, ветров, гроз. Оно прилегло, как и мы… Сокровенная большая жизнь…

Богомолки шли и шли, подпираясь домодельными деревенскими клюшками. Старухи становились меньше, словно с каждым шагом вперед убавлялись в росте, ноги у них уходили в землю. Рядом с перелеском богомолки походили на цаплей, что стоят по вечерам на отмелях как черные столбы. Дорога стала темнеть. Посуровели поля. Тихая вечерняя прелесть исчезла. Ее сменяло более резкое, строгое, грустное…

— Постойте, — вдруг громко сказал Левитан, вспомнив, что это за дорога, где они сидели. — Да ведь это же старое Владимирское шоссе! Это Владимирка! Та самая Владимирка, по которой гонят на каторгу, в Сибирь, тысячи несчастных людей. Гонят уже больше ста лет. Помните, как в песне:

Спускается солнце за степи,

Вдали золотится ковыль,

Колодников звонкие цепи

Взметают дорожную пыль…

Сколько скорбного, отчаянного, безнадежного передумано вот у этого, быть может, голубца… Около них постоянно устраивают привалы арестантов. Я наблюдал много раз. — Левитан болезненно поморщился. — Какие тяжелые картины человеческого горя видала эта дорога! По ней вместе с колодниками прошли сотни революционеров. Я, кажется, где-то вблизи слышу кандальный звон…

Он вскочил и стал напряженно всматриваться туда, откуда ему почудились зловещие звуки. Софья Петровна знала, каким исключительно нервным, болезненно чувствующим человеком был Левитан. Он мог действительно увидеть то, чего сейчас не было. Она это знала — и каждый раз поддавалась полету его воображения. Невольно Кувшинникова повернулась в направлении его взгляда.

В голосе, в фигуре, в печальных глазах художника Кувшинникова чувствовала большую и острую жалость. Поэтическая панорама изменилась. Исаак Ильич увидел затаенную скорбь. Владимирского шоссе, над которым каждый день всходило и светило солнце, пели звонкие птицы, по обочинам вызревали океаны русской ржи и пшеницы — кормилиц народных, опускались мирные, ясные, благодатные вечера, не стало. Левитан хотел видеть по-своему.

— Уже поздно, — сказал он, торопливо надевая ягдташ, — пойдемте скорее домой. Завтра рано утром я возвращусь сюда. Мне надо все приготовить для работы.

Он встал до света, не хотел будить Кувшинникову и, нагруженный всем необходимым, вышел потихоньку на улицу. Городок спал в холодной полумгле. Утренник легкой белой кисеей лег на траву. Окна в домах были отпотелые. Кое-где на мокрых скользких крышах, недружелюбные к холоду, каркали бессонные вороны. Ежась от утренней острой сырости, Левитан быстро зашагал к недалекой городской окраине. Софья Петровна догнала его с пальто в руках и насильно заставила одеться. Снаряженная по-походному, в теплом, с ружьем, она напоминала часового при Левитане. Кувшинникова отобрала лишние вещи у Исаака Ильича, застегнула ему пальто на все пуговицы, нахлобучила крепко и глубоко шляпу — только тогда успокоилась и, невыспавшаяся, сладко зевнула.

Исаак Ильич написал «Владимирку» в несколько сеансов. Кувшинникова и художник попеременно переносили на руках из Городка к голубцу и обратно большой тяжелый холст.

У голубца на Владимирском шоссе задумал картину и работал над ней печальный и тоскующий пейзажист-гражданин. На большее он не был способен. Исаак Ильич жил в суровые и страшные десятилетия истории России. Господство насилия казалось ему неодолимым. Он не знал и не понимал, где выход. Да едва ли и задумывался над этим. Он искренне сочувствовал бедам народным, тепло и трогательно жалел народ, любил его, был всегда предан ему и своими мыслями и сердцем — и не верил в его силы, не видел их и не ощущал.

У Левитана не было негодования, он не переживал испепеляющего гнева против насилия и насильников, неизбежного в натурах сильных, непокорных, воинственных. Художником владела лишь тихая грусть, он мягко и безвольно подчинялся. Что такое левитановская «Владимирка»? Это грандиозный сумеречный вечерний пейзаж какого-то безымянного безлюдного, унылого, размытого шоссе, убегающего в серую даль, к серому небу. Если бы мы раньше не знали, что называлось Владимиркой и что о ней говорила стоустая молва, пейзаж Левитана воспринимался бы только как проницательное и проникновенное изображение природы России. Одно из наиболее ярких, впечатляющих и национальных. Русские люди через пейзажи Левитана научились понимать национальную свою природу. До Левитана никто не мог выразить на полотне те разнообразные и глубокие ощущения, которые русские люди переживали от своей природы, не умея дать имени им.

В одно лето Исаак Ильич создал картины: «У омута», «Владимирка», «Лесистый берег», «Вечерний звон». Этюдов он уже не считал, хотя нередко в них мастерство художника достигало высшего своего проявления. Большие картины Исаака Ильича направлялись по одному пути, никто этого не оспаривал, их на корню приобретал П. М. Третьяков. Жадный ко всему выдающемуся, собиратель протягивал руки и к лучшим этюдам. Но тут Третьяков побеждал далеко не всегда. Он медлил, колебался, скопидомничал, не любил делать что-либо срыву, долго обдумывал — и запаздывал.

В то лето Исаак Ильич вернулся из Болдина необыкновенно жизнерадостный, довольный, полный новых творческих замыслов. Зима предстояла хорошая. В привезенных этюдах было несколько мотивов, которые особенно увлекли художника. Он собирался уже «делать» картину.

Но однажды в мастерскую поспешно вошла Софья Петровна — и налаженная жизнь кончилась. Кувшинникова принесла неожиданные и неприятные вести. Удивительному художнику — творцу русского пейзажа — пришлось вспомнить свою национальность. В Москве началось очередное гонение против евреев. Полицейский врач Кувшинников узнал, что среди прочих изгоняемых был знаменитый Левитан. Ему дали срок — двадцать четыре часа.

Стоял холодный сентябрь. Исаак Ильич недавно перебрался на зимнюю квартиру. Он не любил деревни осенью. Он достаточно побыл в летнем уединении. Художник скучал по друзьям, знакомым, по той маленькой культуре, какую находил в тогдашней Москве. Все это Левитан снова терял. Софья Петровна собирала его, возмущенная и бессильная. Время истекало. Исаак Ильич выехал только с самым необходимым. Он верил, что влиятельные поклонники выхлопочут ему возвращение на другой же день. Художник добрался до Болдина и не распаковывался. Прошла неделя. Кувшинникова прислала унылое письмо. И вещи стали выниматься из чемоданов.

Хлопотали в Москве,