Читать книгу - "Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова - Андрей Васильевич Андреев"

рассуждает о России (всего около сотни раз), иногда с подлинным душевным надрывом («Россия, бедная, милая Россия» – 9 сентября 1915 г., «Россия, Россия моя, а с нею мать, я и все – на краю гибели. Боже, дай победу, нужна она всему» – 28 декабря 1916 г.). Порой эти записи даже граничат с шовинизмом: например, несколько раз Вавилов с отвращением пишет о «торжествующей немецкой свинье». Вот яркий пример злободневно-политического рассуждения Вавилова тех лет: «В газетах пестрят какие-то иксы „темной силы“. Получается картина феерическая и нелепая. Совиное гнездо из Александры Федоровны, Фредерикса, Распутина, Питирима и Штюрмера во главе угла – главная пружина „рока“ России, да это мыслимо только в распаленном русском воображении. Это из Достоевского и страшных сказок. Сзади совы и колдуны, впереди ощетинившаяся свинья, а здесь наивная простецкая и милая армия, которая не печется о многом и смотрит на все просто. Я уже это говорил – в армии праведники и младенцы. Дай, Господи, войны до конца дней в таком случае. Умереть суждено всякому, но лучше умереть честно и просто. Россия, Россия моя. Ее сейчас так жалко, так она загнила и так близка к смерти. // Ужас в том – что все раскрыто слишком поздно и вместо благоделаной спасительницы лихорадка войны для России стала похожа на предсмертную агонию. Нас спасет только чудо, Николай Чудотворец с Богородицей. // У меня недавно была своя личная тоска и безнадежность. Теперь – Россия» (26 ноября 1916). (Впрочем, как обычно, в других записях тех же лет Вавилова можно найти и мысли, противоречащие образу такого уж ультрапатриота: «…дни за днями – жизнь для других. Для кого? Ни для кого, и для России. А жизнь одна – для себя, для Бога, для всего и отнюдь не для фантастической „России“» – 6 апреля 1916 г.; и немец Гете по-прежнему кумир Вавилова.)

Не менее интересны в дневниках военного периода записи Вавилова о социализме.

5 июня 1915

С тыла лезут ужасающие вести о беспорядках и бунтах, армия повыветрилась, стала почти сплошь ополченской, нет овса, винтовок. Боже, спаси, не то мы погибнем. О, с каким бешеным злорадством застрелил бы я сейчас бунтовщика-пролетария.

7 июня 1915

…война для России – тяжелая операция, в результате которой может быть воскресение организма, революция была жестокая инфекционная болезнь – сифилис России. Война в случае ее удачи сделает Россию совсем молодой и аристократичной, война была необходима России. Война приведет Россию к «просвещенному абсолютизму», α и ω политической мудрости. Но от войны Россия может и умереть.

18 сентября 1915

В России, говорят, опять появились liberté, egalité[224] и прочее, бастуют, пишут прокламации, требуют нового правительства, и это мещанская, филистерская междоусобная война готова задавить и погасить настоящую, романтическую, иррациональную войну, не людей, а народов. Итак, спасения нет нигде, здесь военная vita rusticana[225], там дома революция…

К сожалению, об этапах и причинах произошедшей в последующие 15 лет обратной эволюции Вавилова – от желания застрелить бунтовщика-пролетария до восхваления преимуществ социализма профессором-ударником – никаких документальных свидетельств нет. Можно предположить, что в этой трансформации сыграло роль окружение Вавилова. Вокруг было много людей, искренне поддерживавших советскую власть, в том числе близких (брат Николай). Абсолютно социально пассивных, «кабинетных», «не от мира сего» ученых в ту пору было немного – Вавилова окружали научные сотрудники и куда более активные, чем он сам, вполне себе «комиссарского» типа.

В любом случае в дневниках трехмесячной зарубежной поездки 1935 года внутренняя, непоказная советскость академика Вавилова уже несомненна. В разговоре с неким итальянским коллегой, отметившим сходство фашистского и советского режимов, Вавилову «пришлось указать, что differenza[226] в том классе, на котором стоит режим» (10 июня 1935). 15 июня впечатление от римской бедноты, «юродивых, уродов» неожиданно завершается выводом: «Италия, как и весь капиталистический мир, живет на вулкане». 21 июня Вавилов пишет о Милане: «Большие буржуи куда-то попрятались, а мелочь ходит напуганная и невеселая. Настоящая, перспективная жизнь советских городов выступает на таком фоне особенно резко. Здесь явная агония капитализма, какими бы муссолиниевскими допингами его ни поддерживали». Во Франции тоже капитализм обречен: «Замечательны парижские настроения. Интеллигенция готовится к коммунизму» (9 июля 1935). «Несомненно, что Париж – перед революцией. Это чувствуется, главным образом, в тревоге буржуазии. Народа здесь в центре не видно или не слышно, или он попросту начинает танцевать как будто бы ни в чем не бывало. Революция предопределена безысходностью, находящей вопиющее выражение в идиотском „кризисе“, и советским примером. Дело не в наших индустриальных успехах и не в наших громадных недостатках, а в том, что в самом деле привилегированных у нас не осталось, что у нас деньги просто несерьезный вопрос, что у нас безбрежное море впереди веселой работы» (13 июля 1935).

Нельзя отвергать версию, что Вавилов опасался, не прочтут ли в ГПУ эту тетрадку с записями о заграничной поездке (этот дневник и вправду совершенно не похож ни на «ранние», ни на «поздние» – сух и в целом странно безличен), но и более поздние записи из явно личного дневника 1940 г. говорят о принятии Вавиловым коммунистической идеологии. 17 марта 1940 г. Вавилов записал в дневнике: «Пускай люди ошибаются, но что-то они делают. На тысячелетия остаются Парфеноны, железные дороги и радио меняют жизнь, ленинская[227] воля и напор изменила совсем жизнь многих десятков миллионов». Это не из газетной статьи, это из дневника – между понравившейся цитатой из А. Франса и очередными признаниями в любви к прекрасному Питеру (так Вавилов часто называл Ленинград). 19 марта 1940 г. Вавилов пишет (брат Николай будет арестован еще только через полгода, в августе): «О если бы не гримасы, Лысенки и прочая дрянь, можно бы мир действительно повернуть. Революция-то на самом деле сделана, и в железных она руках, и стоит она прочно-препрочно. Но вот культурный гений нужен. Гете, Леонардо, Ньютоны. Нужней всего вдохнуть благородную душу в это всемогущее тело». 12 апреля 1940 г.: «Смотрю газеты, слежу за развертывающейся мировой драмой [войны]. Ясно, что конец буржуазного мира. В этом огне сгорит и Гитлер, и Чемберлен и прочие. Победит коммунизм». 14 июля 1940 г., после падения Франции: «Quatorze Juillet…[228] Такого не было 150 лет. „Nous Petain, marechal de France“![229] Во что все выльется? Немецкий разгром 1918 г., казалось, вел мир к социализму. Через 22 года – фашистская Европа. И каковы наши русские судьбы? Удастся ли устоять? Все неясно. Несомненно одно: неустойчивость фашистских систем и их временность. Коммунизм должен победить,