Читать книгу - "В тесных объятиях традиции. Патриархат и война - Нона Робертовна Шахназарян"

образ безгранично сильной женщины не оставлял места для восприятия ее как эротического объекта (вывод вытекает из бесед с мужчинами, соратниками Сатеник), она несла в себе солдатам частичку той женской, материнской, человеческой теплоты и сердечности, в которой они так остро нуждались в эти минуты.

«И тут раненый узнал меня по голосу:

Сатеник, ты?

Да-да, я.

Ну, слава богу, значит, не умру, спасусь».

Это чувство востребованности крепло, когда высокопоставленные представители военных выражали ей это словами и действиями. В одном из интервью Сатеник с великой гордостью рассказала следующий эпизод: «…осколок извлекли из моей головы. Генерал И. взял его в руку и сказал: „осколок из головы моей дочери я оставляю себе на память“ и положил к себе в нагрудный карман». В другом случае командир, отправляя Сатеник с ранеными в Армению, просит: «только обязательно вернись, пожалуйста, ты нужна здесь!» На что она отвечает с не меньшим чувством — «обязательно вернусь! Я больше не могу прожить и часа без Арцаха!» Тут уместно коснутся того, в каких именно вербальных формулах Сатеник выражает свой патриотизм. Когда по дороге к месту своей дислокации командир другого подразделения, выступающего в бой, склоняет ее к участию в операции, она отвечает с большой страстью: «я родилась, чтоб воевать, воевать за родину, свой народ. Какая разница, где воевать, только бы защищать свой народ». И она выступила с ними в бой, не доехав до своей части. Она готова ради дела служения родине переквалифицироваться в кого угодно. «Я действительно не была медсестрой раньше, но это было нужно в войне». Может, она относится к категории людей-перфекционистов, «отличников» во всем, доводящих любые свои навыки до совершенства. Профессиональным военным она тоже не была, однако очень скоро приобрела все необходимые навыки для службы в регулярной армии. Военное дело вплоть до строевого шага она осваивает на «отлично». Из письма: «…настал мой черед …и я четким строевым шагом подхожу к командующему. Все до единого зачарованы моей выправкой и чеканным шагом…».

Инициатива так и рвется из нее. Во время своего участия в войне Сатеник добровольно взяла на себя еще одну задачу — фиксировать в своей памяти имена и места рождения и смерти погибших людей, «чтоб имена и тела наших героев не остались в безвестности». Задача была достаточно сложной, как она сама это отметила: «Понимаешь, я не могу всех перечислить, я нездешняя, сложно всех упомнить. Мне было очень трудно, с некоторыми из них я была знакома 4–5 дней». «Я не местная и никого из них не знала даже по имени. Лихорадочно на месте наводила справки, чтоб ничье имя не затерялось. Зато сейчас я всех знаю и чувствую себя настоящей карабахской». «И тут снаряд попадает прямо в наш танк, и девять наших парней получают тяжелейшие ранения. Один из них тут же и умирает. Остальных восьмерых я одна спасаю. Только я очень сожалею о том, что из тех восьми человек те-то и те-то [называет три имени, все по памяти] позже умерли, остальные живут. С окаменевшим сердцем, приложив страшные усилия, я вытаскиваю их из танка и выношу из обстрела всех, чтоб их тела не попали в руки врага».

Еще одна интересная ипостась характера Сатеник неожиданно обнаруживается в ходе интервью — брутальность. Когда одного ее присутствия оказалось недостаточным, чтобы сорганизовать мужчину-воина, она прибегла к крайней мере. Однажды оказала грубое давление на солдата, который, испугавшись, отказывался выполнять приказ и везти медработника к раненым через интенсивно обстреливаемый участок местности. «Водитель машины скорой помощи отказывался везти меня к раненым. Прикрикнула на него, приставила пистолет к виску и говорю: „твоя кровь не краснее, чем кровь тех, что истекают там!“» (Очень эмоционально и живо рассказывала, сильно жестикулируя). В этой ситуации Сатеник выступает как агрессор, тиран. Она берет на себя смелость и ответственность распоряжаться чужой жизнью, но ради спасения многих других жизней.

Хотелось бы специально остановиться на речи и мимесисе Сатеник, которые она, несомненно, приобрела в результате пережитого в ходе войны, в результате вхождения в свою новую роль. Речь и движения уподобляются мужским. Однако, это все же удивительно колоритное сочетание того и другого, женского и мужского. Движения при жестикуляции отрывисты и резки. В речи, как и в движениях, чувствуется подражание, копирование (иногда не очень искусное) «мужскому» языку и манерам[240], поскольку они маркируются в обществе как более престижные. Фразы, произнесенные от лица нации: …Меня приставили к колонне сопровождать раненых и убитых в Армению, чтоб имена и тела наших героев (с нотками риторичности и возвышенности в голосе) не остались в безвестности. «Там погибли многие наши ребята» (перечисляет имена ребят, прослезилась) соотносятся с идеей матери нации. Чрезмерно частое использование высокопарных фраз, возвышенно патриотической риторики передают, насколько важно для нее четко выразить свою лояльность к нации. Стремление подражать «мужской», более «социальной» речи при этом не замечали во время войны, когда половые и социальные предрассудки исчезают, и тем больше это раздражает людей в мирное время.

Описания военных баталий в устах Сатеник звучали по-особому. Ни один мужчина не рассказывал о войне в тех выражениях и красках, как она. «Вдруг прямо в нас полетели снаряды и осколки от них посыпались на мою голову как град. Но мне не было страшно… Начался такой кошмар, все разносит в клочья». …«Это был кромешный ад, нас обстреливали со всех видов оружия: „Града“, пушки, в воздухе беспрестанно свистели пули, осколки, куски вывернутой земли». Совершенно по-другому звучат в ее устах описания сцен ужасов. Она делает это с сердечностью и некоторой интимностью. «Добежала, вошла к ребятам. Смотрю, один из ребят с окровавленным лицом, помятой в кровь рукой. Снаряд попал в стену, и она обвалилась на беднягу[241]. Я не растерялась, быстро положила его на носилки и перенесла под стену, где безопасно. Быстро обтерла его, наложила жгут, перевязала, обезболила. А сама спрашиваю ребят, „кто это“? Не узнать было, лицо превратилось в кровавое месиво». «В это время один из солдат случайно задел курок „дешека“ и трасcерная пуля, светясь, попадает нашему комбату А. в левый бок и разрывает ему все легкие. Я все видела с машины и еще независимо от того, попала она в кого-то или нет, помчалась к танку… вместе с Л. взялись вывести нашего А… Я смотрю, мы уже теряем его, состояние его было ужасным. Из глаз текут слезы, но языком пошевелить не может. Хоть слово, хоть одно слово сказал бы. Шевелил губами, но ничего невозможно