Читать книгу - "Эйнштейн во времени и пространстве. Жизнь в 99 частицах - Сэмюел Грейдон"

Железобетон был выбран в качестве материала совершенно сознательно, чтобы подчеркнуть новизну постройки и передать величие и таинственность Вселенной, какой она представлялась в теориях Эйнштейна. Естественно, здание понравилось не всем. Кто‐то назвал его “помесью нью-йоркского небоскреба с египетской пирамидой”[254]. Комплиментом это явно не было.

Когда башня была готова, Мендельсон устроил Эйнштейну экскурсию. Они вдвоем бродили по зданию, Мендельсон напряженно ждал знака одобрения от великого профессора. Эйнштейн долго молчал. Только через несколько часов на заседании комитета по строительству он привстал и прошептал на ухо молодому архитектору лишь одно слово: “Органично”[255].

53

По пути в офис, 1925 год[256]

Утро в доме Эйнштейнов. После вкусного завтрака Альберт садится за работу. В одиннадцать часов приходит одна из его учениц – Эстер Поляновская, которой несколько лет назад Эйнштейн дал рекомендацию для поступления в университет. В какой‐то момент у нее возникло ощущение, что оставаться в Германии небезопасно, и Эйнштейн пригласил ее к себе, чтобы обсудить ситуацию.

Эстер сидит в его кабинете, рассматривая громадный резной книжный шкаф темного дерева, внушительный телескоп и глобус, притулившийся в углу. Эйнштейн и его ученица едва успевают начать разговор, как Эльза прерывает их и сообщает мужу, что к нему пришли два ортодоксальных еврея и просят встречи. “Конечно, пригласи их”, – говорит он.

“Шалом алейхем!” – здороваются посетители, входя в комнату. Они говорят на иврите, и, поскольку ни Альберт, ни Эльза не знают этого языка, Поляновская переводит. Гости объясняют, что оказались в Берлине и просят удостоить их чести пожать руку великому еврею, поскольку они верят, что встреча с великим человеком продлевает жизнь. И добавляют: “Увидеть царя – это счастье”, а Поляновская думает, что лучше бы им этого не говорить.

Сказав то, что хотели, после долгожданного рукопожатия евреи откланиваются. Повисает пауза. “Это было довольно мило, – говорит Эльза, – но, похоже, нас никогда не оставят в покое”.

Эйнштейн вдруг спрашивает, какое сегодня число. “Я совсем забыл, что на сегодня намечено заседание академии наук. Вы не идете в университет? – спрашивает он у Поляновской. – Ну, тогда нам по пути. У нас будет много времени, чтобы побеседовать”.

Эйнштейн надевает свое потрепанное пальто и шляпу и слышит, как Эльза просит Поляновскую не разрешать ему идти до университета пешком: “Это вредно для его здоровья”.

Они выходят из дома номер 5 по Хаберландштрассе, Эйнштейн улыбается солнечному дню. “Чудесное утро! Давайте не будем опускаться под землю. Прогулка не повредит мне. А вообще, как ваши дела?”

Поляновской ничего не остается, как уступить учителю, который уже вышагивает по улице.

“Вообще‐то дела идут не очень хорошо, – отвечает она. – Ума не приложу, как решать задачу, которую вы передо мной поставили. Видимо, мне никогда не стать физиком-теоретиком, я не творческая личность”.

Альберт старательно обходит лужицы на тротуаре: у него дырявые ботинки.

“Вы довольно многое поняли за короткое время, – говорит он своей ученице. – Очень немногие женщины являются творческими натурами. Свою дочь я отговорил бы заниматься физикой. Я рад, что моя нынешняя жена в отличие от первой не имеет отношения к науке”.

“А вот мадам Кюри была творческой личностью”.

“Мы несколько раз ездили отдыхать вместе с супругами Кюри, – замечает Эйнштейн. – Мадам Кюри никогда не слышала пения птиц!”

Они идут по Тиргартену – большому тенистому парку в центре города с белыми обветренными скульптурами, живописными руинами и разными диковинками. Эйнштейн печально говорит, что совсем не продвинулся в своей работе.

“Теория относительности осталась в прошлом, а то, что я пытаюсь делать сейчас, не выходит”.

Голос у него спокойный. Поляновской кажется, что у Эйнштейна всегда спокойный голос и звучит он как будто издалека.

“Я нечасто обсуждаю что‐то с коллегами, – продолжает он, – и не очень много общаюсь с людьми. Вряд ли какие‐то идеи придут ко мне извне, только изнутри”.

Миновав парк, они проходят под Бранденбургскими воротами, пересекают многолюдную Парижскую площадь и выходят на бульвар Унтер-ден-Линден.

“Мне бы хотелось поехать во Францию, – говорит Поляновская, – чтобы как следует выучить французский и читать французские книги. Я хотела бы сменить окружение”.

“А вот я никогда не стремился в Париж, – говорит Эйнштейн, когда они подходят к бывшему дворцу, в котором располагается университет. – Мне нравится Париж, но я не хочу ехать ни туда, ни куда‐либо еще. И мне не хочется учить новый язык; я не люблю новую еду и новую одежду. Я мало общаюсь с людьми, и по натуре я не семьянин. Мне нужен покой. Я хочу знать, как Бог создал этот мир. Мне неинтересно разбираться в том или ином явлении, изучать спектр того или иного элемента. Я хочу знать Его мысли, а все остальное – мелочи”.

54

Отношения Ганса Альберта с отцом не лишены были привязанности и любви. Эйнштейн не лукавил, когда однажды написал сыну: “У тебя есть отец, который любит тебя больше всех на свете и который постоянно думает и заботится о тебе”[257]. Но во многих смыслах это была трудная любовь. Отец с сыном гордились друг другом, однако спорили и обижались друг на друга так же часто, как делились идеями и шутили.

Никогда их отношения не были столь напряженными, как в 1925 году, когда Ганс Альберт объявил о своем решении жениться. Во время учебы в цюрихском Политехникуме он влюбился во Фриду Кнехт. Она была на девять лет старше Ганса, язвительна, очень умна, около полутора метров ростом, невзрачна. Короче говоря, она была точной копией его матери.

К тому времени Марич и Эйнштейн были в разводе уже шесть лет, и хотя вражда между ними почти утихла, она успела пустить глубокие корни, которые невозможно было вырвать. Однако неприязнь к невесте Ганса Альберта сплотила их, они нашли общий язык и общую цель. В их представлении Фрида была коварной перезрелой женщиной.

Эйнштейна также беспокоил малый рост Фриды, который, по его мнению, свидетельствовал о генах карликовости. Он считал ее мать психически неуравновешенной (на самом же деле у нее была гиперфункция щитовидной железы). Он боялся, что эта, как он считал, наследственная патология передастся внукам: “Было бы преступлением произвести на свет таких детей”[258], – писал он Милеве.

Эйнштейн был убежден, что Ганс Альберт воспылал страстью к Фриде из‐за своей стеснительности и неопытности в отношениях с женщинами: “Она первая вцепилась в тебя, и теперь ты считаешь ее воплощением женственности”[259]. Эйнштейн решил, что другая женщина сможет отвлечь сына от