Читать книгу - "Против зерна: глубинная история древнейших государств - Джеймс С. Скотт"

недолговечной династии Цинь и последовавшей за ней ранней династии Хань, усиливает впечатление, что древнейшие государства были машинами по производству населения и стремились всеми доступными средствами увеличить свою рабочую силу[158]. Рабство было лишь одним из таких средств. Династия Цинь полностью оправдывала свою репутацию одного из первых примеров тотального системного контроля. При ней существовали рынки рабов, ничем не отличавшиеся от рынков лошадей и крупного рогатого скота. В районах за пределами династического контроля бандиты хватали всех, кого могли, и продавали на невольничьих рынках или требовали за них выкуп. Столица обеих династий была переполнена военнопленными, захваченными государством, генералами и солдатами. Как и большинство древних войн, военные кампании обеих династий включали в себя «каперство», т. е. самой ценной добычей были пленники, которых можно было продать. Вероятно, значительную часть земледельцев в эпоху династии Цинь составляли рабы, захваченные в плен в военных кампаниях, люди, попавшие в долговую кабалу, и «преступники», приговоренные к каторжным работам[159].

Главным инструментом заполучения максимального числа подданных было принудительное переселение всех жителей завоеванных территорий, особенно женщин и детей. Так, ритуальный центр побежденных был разрушен, а его точная копия построена в столице династии Цинь – Синь-яне, обозначая создание нового символического центра. Для государственного управления в Древней Азии и повсеместно было характерно, что доблесть и харизма лидера измерялись его способностью собрать множество людей вокруг царского двора.

Рабство как кадровая стратегия

Наконец, война помогла сделать великое открытие – людей, как и животных, можно одомашнить. Вместо того чтобы убивать поверженного врага, его можно закабалить; в обмен на жизнь его можно заставить работать. По важности это открытие сопоставимо с приручением животных <…> Уже в древние исторические времена рабство было основой промышленности и потенциальным инструментом накопления капитала.

Гордон В. Чайлд «Человек создает себя»

Если на секунду представить себя на месте начальника хозяйственного снабжения, ответственного за поставки рабочей силы, и посмотреть на ситуацию с его чисто стратегической точки зрения, то станет понятно, почему рабство, обычно представленное военнопленными, имело преимущества по сравнению с другими формами присвоения прибавочного продукта. Первое преимущество связано с тем, что завоеватели брали в плен в основном людей трудоспособного возраста, выращенных за счет другого общества, и эксплуатировали их в самые продуктивные годы жизни. Завоеватели часто отклонялись от военного маршрута, чтобы захватить пленников с определенными навыками, которые потом могли работать как строители лодок, ткачи, изготовители металла, оружейники, золотых и серебряных дел мастера, не говоря уже об артистах, танцорах и музыкантах. С этой точки зрения захват рабов – это своего рода набег, а его добыча – рабочая сила и навыки, которые рабовладельческому государству теперь не нужно развивать самому[160].

Поскольку пленников захватывали в территориально разбросанных районах, у них было разное происхождение и их отрывали от семей (практически всегда), то они оказывались вырваны из своего социального окружения и одиноки, поэтому их было легко контролировать и ассимилировать. Если военнопленные происходили из сообществ, которые воспринимались как чуждые их захватчиками, то пленники считались не заслуживающими аналогичного с хозяевами социального обращения. В отличие от местных подданных, такие военнопленные практически не имели социальных связей и вряд ли были способны на коллективное протестное действие. Принцип социального обособления (янычар, евнухов, придворных евреев) долгое время использовался правителями, чтобы окружить себя искусными и политически безопасными слугами. Однако если численность рабов высока, они сконцентрированы в одном месте и связаны этническими узами, то социальная атомизация не срабатывает. В этом смысле показательны многочисленные восстания рабов в Греции и Риме, тогда как в Месопотамии и Египте (по крайней мере до эпохи Нового царства) рабство не имело таких масштабов.

Среди рабов особенно ценились женщины и дети. Женщин часто брали в домохозяйства в качестве жен, наложниц или служанок, а дети, как правило, быстро ассимилировались в низком статусе. В течение одного-двух поколений они и их потомки обычно становились членами местного общества, причем ниже в социальной иерархии находился новый слой недавно захваченных рабов. В нуждавшихся в рабочей силе государственных образованиях (индейские сообщества и малайское общество могут выступать историческими примерами) повсеместным было как рабство, так и быстрая культурная ассимиляция вместе с социальной мобильностью. Например, нередко пленник малайцев женился на местной девушке, а потом сам организовывал экспедиции для захвата рабов. Учитывая, что такие общества постоянно приобретали рабов, они, безусловно, оставались рабовладельческими, но, если смотреть на них в разрезе поколений, то первые пленники становились почти неотличимы от своих похитителей.

Рабыни были столь же важны с репродуктивной точки зрения, как и рабочая сила. Вследствие высокой младенческой и материнской смертности в древних государствах, а также потребности патриархальной семьи и государства в аграрном труде рабыни были демографическим дивидендом. Рождение ими детей, видимо, играло важную роль в смягчении неблагоприятных последствий концентрации населения и проживания в домашней усадьбе. Я не могу не провести очевидную параллель с одомашниванием животных, которое требовало контроля воспроизводства. В стаде домашних овец обычно много овцематок и всего несколько баранов – чтобы максимизировать репродуктивный потенциал стада. Аналогичным образом рабыни репродуктивного возраста высоко ценились как «производители» за их вклад в функционирование древних государств как машин производства населения.

Постоянное поглощение рабов низшими уровнями социальной иерархии – важный инструмент социальной стратификации и отличительная черта древнего государства. По мере того как захваченные ранее рабы и их потомки становились частью общества, более низкие социальные уровни пополнялись новыми пленниками, что укрепляло границу между «свободными» подданными и рабами, хотя со временем она становилась все более проницаемой. Можно предположить, что большинство рабов, не отданных в тяжелую работу, были монополизированы политическими элитами древних государств. Если взять в качестве показательного примера знатные домохозяйства Греции или Рима, то в значительной степени их претензии на высокий статус обосновывались выставленным напоказ внушительным количеством слуг, поваров, искусных мастеров, танцоров, музыкантов и куртизанок. Сложно представить себе первые сложные системы социальной стратификации древнейших государств без рабов (плененных в войнах) в самом низу иерархии и без элитарных групп, зависящих от этих рабов, – на ее вершине.

Безусловно, и за пределами домохозяйств жило множество рабов. В греко-римском мире плененные солдаты противника, особенно если они оказали жестокое сопротивление, могли быть казнены, но все же большая их часть использовалась для выкупа или становилась военным трофеем армии победителя. Государство, которое зависело от своих немногочисленных производителей, вряд ли разбазаривало столь важную добычу древнего военного искусства. Хотя до нас дошли лишь бесценные крохи информации о распределении военнопленных в Месопотамии, известно, что на греко-римских территориях они использовались как доступный и дешевый пролетариат на