Читать книгу - "Визуальная культура Византии между языческим прошлым и христианским настоящим. Статуи в Константинополе IV–XIII веков н. э. - Парома Чаттерджи"

упали на землю ничком и остались разрушенными и разбитыми» (23:1). В «Арабском Евангелии детства Спасителя», переведенном с греческого оригинала IV–V веков, описывается история с огромным египетским идолом, которому «покорствовали» другие идолы. Когда в Египет прибыло Святое Семейство, этот колосс предрек пришествие «тайного Бога, <который> воистину Бог» и тотчас разбился на тысячу осколков [Leone 2016: 30–56,227]. Нарративу пришествия сопутствует история о саморазрушении языческих статуй, что означает наступление нового исторического этапа, рассвет новой эры и нового завета. Итак, мысль о том, что частичное или полное разрушение статуи было знаком грядущих событий, глубоко укоренилась в иудейско-греческой традиции (см. главу 1). Поэтому падение шара или копья со статуи основателя города выглядело важным событием, достойным занесения в хронику, поскольку это служило темпоральным маркером и вместе с тем указывало на будущее.

Статуя Константина рухнула приблизительно в 1105–1106 годах. Несколько десятков лет спустя, в эпоху Мануила I Комнина, колонну восстановили. На капители можно прочесть интересную надпись. Там говорится: «Благочестивый император Мануил восстановил произведение искусства, поврежденное временем». Ни слова об императоре, воздвигнувшем этот памятник. Однако виновником вреда становится «время», эта неуловимая и неостановимая сущность. Возвращая колонну обратно на ее законное место, – то есть восстанавливая памятник, – Мануил обращает ход времени вспять, но лишь до определенного предела. В сущности, зрителям наверняка даже не было видно эту надпись, поскольку она находилась практически на самой вершине тридцатишестиметрового столба. В таком случае этот текст был написан не для людей, толпившихся внизу, на земле, но для некоего невидимого адресата – возможно, того самого времени, которое и причинило вред колонне.

В более поздних главах у Малалы, где говорится об истории Константинополя, читатель время от времени встречает упоминания реликвий и церквей, в которых происходили различные события. Так, мы узнаем, что Юстиниан выпустил эдикт, относившийся к православию и распространявшийся на все храмы в городе; что в эпоху епископа Мина в церкви Святых Апостолов поместили мощи святых Андрея, Луки и Тимофея [Малала 2016]; что тот же Мина также привез реликвии в храм Святой Ирины [Там же] и что, когда он умер, его тело поместили в алтаре храма Святой Софии [Там же]; что часть купола Святой Софии обрушилась, когда на нем работали исавры, и погребла под собой киворий и алтарь [Там же]; и наконец, что во время второго освящения Великого Храма патриарх Евтихий держал Святое Евангелие, а прихожане пели псалом [Там же]. Иконы нигде даже не упоминаются.

Статуи, напротив, возникают в хронике Малалы до самого конца. Когда обрушилась статуя Юлиана Отступника, водруженная в центре одноименной гавани, на ее месте поставили Крест, а не изображение Христа или кого-нибудь из святых. Интересно, что статуя Юлиана именно упала сама по себе, а не была разрушена: получается, даже портрету императора-язычника не угрожала непосредственная опасность быть уничтоженным христианами [Там же]. Когда закончилось строительство Халкских ворот, их «украсили различными видами мрамора, а также мозаикой. Перенесены были и часы (орологий), находившиеся вблизи Августеона и базилики» [Там же]. Если на этом важном месте когда-либо и находились иконы, Малала о них не упоминает. Городской префект выстлал плиткой цистерну и колоннады Базилики [Там же], а также воздвиг в Августеоне конную статую Юстиниана: «…раньше это была статуя императора Аркадия, и стояла она на возвышении на форуме Тавра» [Там же]. Мы напрасно рассчитываем встретить упоминания изображений Христа и его последователей.

Пророчества и неудачи святых икон

В «Истории» Феофилакта Симокатты – одном из важнейших источников о жизни Византии VI века – есть один интересный эпизод. В книге 8, где речь идет о смерти императора Маврикия, также упоминается «достопамятное событие, весьма заслуживающее записи на досках истории» [Симокатта 1957]. Некий каллиграф из Александрии якобы возвращался домой с ночного пиршества, и «он оказался в Тихее – так называлось одно очень известное место в Александрии – и увидел, как наиболее известные статуи, сойдя с пьедесталов и обратившись к нему, очень громким голосом назвали его по имени и все вместе отчетливо рассказали ему, какое несчастье случилось в этот день с императором Маврикием» [Там же]. Пораженный каллиграф передал это сообщение властям. Когда оно добралось до наместника Египта, тот запретил каллиграфу рассказывать «кому бы то ни было другому эти таинственные рассказы о столь необычных делах». Девять дней спустя прибыл гонец с известием об убийстве Маврикия, и когда наместнику «стало известно то, о чем еще раньше объявили статуи, или, правильнее сказать, демоны, он торжественно обнародовал это предсказание, поставил перед всеми этого каллиграфа и указал на него как на автора этого рассказа» [Тамже].

Есть несколько причин рассмотреть этот рассказ подробнее. Так, наместник Египта оказывается родственником Феофилакта – следовательно, семья хрониста занимала в Египте высокое социально-административное положение [Там же]. Не менее интересным выглядит акцент на предсказании смерти Маврикия, поскольку подобные пророчества могут служить доказательством того, что покойный был святым. Человек, публично объявивший о предсказании, был родственником Феофилакта: он как бы становится представителем хрониста и создает историю, подтверждающую святость Маврикия [Там же]. В сокращенной форме этот рассказ повторяется в хронике Феофана Исповедника, датирующейся IX веком [Феофан Исповедник 1884].

Здесь прослеживаются характерные для статуй тропы, с которыми мы познакомились еще в «Кратких заметках» и «Патрии». В центре истории находится пророчество о судьбе императора, хотя в данном случае оно звучит ровно в тот же момент, когда в Константинополе разворачиваются кровавые события, практически синхронно. Но еще интереснее, что статуи как будто разыгрывают сцену гибели императора и его семьи. Каллиграф видит, как «наиболее известные статуи сходят с пьедесталов» [Симокатта 1957]. Если Маврикию отрубили голову, а его тело бросили в море, то знаменитые обитатели Тихеи Александрийской тоже теряют свое величие: они спускаются с пьедесталов, описывая горькую судьбу императорского семейства. Можно сказать, что поведение статуй отражает их связь со счастьем и несчастьем императора, и это выглядит странно.

В хронике Феофана Исповедника упоминаются и статуи (в эпизоде с пророчеством, описанном выше, и не только), и иконы, о чем следует поговорить подробнее. Феофан был игуменом и, возможно, в эпоху иконоборчества вступил в конфликт с властями. В своей хронике он подробно описывает многочисленные уцелевшие и утраченные произведения[109]. Одна из наиболее интересных глав его повествования относится к событиям 6099 года от сотворения мира. Все начинается с того, что тиран Фока отдает свою дочь Доменцию замуж за патриция Приска. В честь свадьбы были организованы скачки. Далее начальники обеих факций «между статуями царскими на четырех колоннах выставили увенчанные лаврами