Читать книгу - "Уильям Шекспир. Человек на фоне культуры и литературы - Оксана Васильевна Разумовская"

У Петрарки «Цезарь» – это Царь Небесный, который не позволил им с возлюбленной соединить свои судьбы, а Лауру забрал в свои «заповедные луга»[163]. Для Уайетта образ кесаря наполняется двойным содержанием. Это аллюзия на земного властителя, Генриха VIII, который избрал Анну в супруги, но вскоре принес (как лань) в жертву своим амбициям, ревности и маниакальному желанию иметь наследника, так что прекрасная донна Уайетта тоже до срока отправилась в заповедное царство – Небесное.

Хотя Томасу Уайетту удалось избежать смерти на эшафоте, эта участь не миновала его друга и последователя, Генри Говарда. Ему «посчастливилось» быть кузеном сразу двух опальных королев – Анны Болейн и пятой жены короля, Катерины Говард, также казненной за измену. Молодой поэт, которому приписывают заслугу введения в английскую литературу белого стиха[164], разделял интерес своего старшего товарища и литературного наставника к поэзии Петрарки и перевел на английский язык несколько сонетов, невольно исказив стройную схему итальянского стиха[165]. К тому времени, когда мода на сонеты достигла своего пика (что произошло уже при Елизавете), английские поэты настолько освоили этот жанр, что начали пренебрегать его формальными канонами и называли сонетом практически любое стихотворение о любви, длиной от десяти до двадцати строк. По крайней мере, в первой печатной антологии английской лирики, изданной в 1557 году как «Сборник Тоттеля. Песни и сонеты», многие стихотворения представляли собой нечто среднее между двумя обозначенными в заглавии жанрами[166], хотя встречались и относительно каноничные тексты (сонеты Уайетта и Сарри были тоже включены в сборник, посмертно).

Во второй половине XVI века сонет в Англии был не просто популярным жанром. Елизаветинская поэзия, особенно придворная, переживала настоящий сонетный бум, она была прямо-таки одержима этим порождением изощренного поэтического сознания, возникшим под жарким сицилийским солнцем, чудом прижившимся на скудной почве британской словесности и превратившимся в эмблему английской ренессансной лирики. Написанные к концу XVI века сонеты исчислялись тысячами; не было ни одного хоть сколько-то значимого стихотворца этого периода, который избежал бы увлечения этим жанром. Преобладающей темой сонетов была любовь, чаще всего неразделенная, трагическая или платоническая. Имена Беатриче и Лауры стали практически нарицательными, хотя у большинства поэтов этого периода была и своя дама сердца, чаще всего вымышленная. Объединяла же всех стихотворцев общая муза, столь же (если не более) недосягаемая, как и рано умершие, замужние, ветреные или бессердечные лирические героини сонетного «потока», – Елизавета, идеал женственности, блистательная Глориана, объект всеобщего поклонения и вечная девственница в одном лице. За неимением собственной трагической истории любви (или фантазии, чтобы ее сочинить) английские поэты воспевали в сонетах красоту и добродетель неприступной королевы. Получалось вполне убедительно, ибо кто из придворных сочинителей не мечтал попасть в число фаворитов, обласканных, пусть и стареющей уже, монархиней!

Некоторым это даже удавалось. Например, один из самых значительных поэтов английского Ренессанса, Филипп Сидни (1554–1586) в начале своей придворной и литературной карьеры осмелился посвятить королеве одноактную пьесу «Леди Мая» (1578), поставленную в ее присутствии на празднике в замке графа Лестера. Пьеса была принята благосклонно, а через несколько лет Сидни получил рыцарский титул. Его друг (еще более выдающийся представитель английского Ренессанса) Эдмунд Спенсер был награжден ежегодной пенсией за свою поэму «Королева Фей» (1590), адресата и главную героиню которой несложно угадать по ее названию[167]. И оба они конечно же писали сонеты, причем в больших количествах.

Сидни был автором автобиографического сонетного цикла «Астрофил и Стелла» (1582), завуалированно повествующего о его несчастливой любви к Пенелопе Деверо, с которой поэт был помолвлен, но вынужден расстаться из-за придворных интриг. Хотя талант и творческая самобытность позволяли Сидни вырваться из-под власти клише, насаждаемых литературной модой, ему не удалось полностью избежать в «Астрофиле и Стелле» влияния петраркизма.

Эдмунд Спенсер обладал еще более масштабным дарованием, чем его собрат[168], и получил при жизни звание «Князя поэтов» и другие лестные титулы, но и его не миновало увлечение модным жанром. Впрочем, даже здесь он выделился из толпы придворных «сонетистов» – хотя бы тем, что описал в своем цикле Amoretti (1595) не муки неразделенной любви, а историю своего сватовства, завершившегося законным браком. Подобное использование сонета было не просто оригинальным – оно воспринималось как вызов уже сложившемуся канону. Идея посвятить сонет – и тем более цикл стихотворений – благополучному финалу целомудренного и почтительного ухаживания или добродетели будущей супруги казалась по меньшей мере экстравагантной. Однако и Спенсер в Amoretti не был полностью свободен от петраркистских штампов (даже название цикла подчеркивает связь с итальянскими корнями жанра) – так сильна и влиятельна была двухсотлетняя традиция с ее стилистическими клише, гиперболизированным изображением страсти, затертыми сравнениями и метафорами, обязательной антитезой, лежащей в основе образной системы («свет – тьма», «огонь – лед», «рай – преисподняя» и т. д.):

Живые светочи прекрасных глаз,

Души моей смятенной зеркала, —

И всемогущество, и чары в вас,

И жизнь, и смерть, и спор добра и зла.

Лишь заискрится в вас струя тепла,

Я жизни и любви впиваю зной,

Но если вас одолевает мгла,

Я гибну, словно в буре грозовой[169].

К тому моменту, когда сонет привлек взор Шекспира, казалось, что потенциал жанра полностью исчерпан. При этом в Англии продолжали публиковаться сборники, антологии и авторские циклы, в значительной степени состоявшие из сонетов. За несколько лет, отделявших Шекспира – безвестного провинциала от Шекспира – знаменитого драматурга и актера, лондонские читатели успели познакомиться с «Четырьмя посланиями и избранными сонетами» (1592) Габриэля Харви, «Дианой» (1592) Генри Констебла, «Астрофилом и Стеллой» (1591) Сидни, «Партенофилом и Партенофом» (1593) Барнаби Барнса, «Идеей» Майкла Дрейтона (1594), «Лисией» (1593) Джайлса Флетчера-старшего, «Филлидой» (1593) Томаса Лоджа, религиозными сонетами Генри Лока, и этот список далеко не полон. Учитывая, что редкий цикл включал в себя менее сотни сонетов, кажется, что количество елизаветинских стихотворений в этом жанре стремилось к бесконечности.

Трудно сказать, что именно подвигло Шекспира взяться за сонет: скука в связи с вынужденным бездействием, надежда обрести высокого покровителя, любопытство и тяга к творческим экспериментам, искренние чувства, искавшие особой формы выражения, или просто желание попробовать себя в новом амплуа – лирического поэта. В любом случае, от этого решения мировая литература только выиграла, потому что Шекспир не просто дал новую жизнь жанру, обреченному, казалось бы, остаться еще одной иллюстрацией экстравагантных вкусов елизаветинцев (как это случилось с кровавой трагедией), – он подарил ему подлинное бессмертие. «Магия Шекспира», оживляющая практически любую литературную