Читать книгу - "Левитан и Софья Кувшинникова - Иван Васильевич Евдокимов"

господа, покушать, — громко и торжественно произносил Дмитрий Павлович фразу, знакомую завсегдатаям салона.

Ее дожидались, привыкли к ней, перестали улыбаться на нее за давностью употребления и сразу переходили в столовую. Стол ломился от закусок. Там было бы тесно лишнему прибору. Все скромное, дешевое, но вкусно приготовленное. Софья Петровна почти всегда подбегала к своему мужу, брала его за голову и громко говорила:

— Дмитрий! Кувшинников! Господа, посмотрите, какое у него великолепное, доброе, незаурядное лицо!

За ужином Дмитрий Павлович по большей части молчал, аппетитно кушал, приветливо угощал гостей и не мешал своей супруге царствовать в застольной беседе.

Левитан пришел к Софье Петровне с Чеховыми. Там уже бывал раньше художник-анималист Степанов, друживший с обоими Кувшинниковыми. Необыкновенная красота Левитана резко выделяла его среди всех гостей. Стареющая, под сорок, женщина, пережившая не один легкомысленный роман, полюбила Левитана по-новому. Исаак Ильич ответил ей. Чувство ее было глубоким, большим, мучительным. Художнику недавно исполнилось тридцать. Разница в летах беспокоила Кувшинникову, и она постоянно сознавала непрочность своего счастья. Связь с Левитаном прикрывалась ученичеством у него. Дмитрий Павлович все понимал, переносил молча, только чаще и чаще к нему стал приходить художник Степанов, и они помногу пили вина. Каждое лето Софья Петровна уезжала с Левитаном на этюды, в Саввину слободу, на Волгу. Возвращалась Кувшинникова поздно осенью. Дмитрий Павлович счастливо улыбался.

— Дмитрий! Кувшинников! — искренне и радостно восклицала она, тепло обнимая его. — Дай я пожму твою честную руку! Дай мне посмотреть хорошенько на твое благородное лицо!

Антону Павловичу Софья Петровна не нравилась, он жалел ее мужа и осуждал Левитана. Роман с Кувшинниковой едва не разлучил старых друзей навсегда. Чехов написал знаменитую свою «Попрыгунью», изобразив в этой роли Софью Петровну, в образе доктора Дымова бедного Дмитрия Павловича, а Левитана в образе коварного, себялюбивого и черствого художника Рябовского. Левитан обиделся и за себя, и за свою любовь. Он перестал встречаться с Антоном Павловичем, собирался вызвать его на дуэль, ссора была затяжной, тяжелой, продолжалась больше года, измучила обе стороны.

Однажды зимой в мастерскую Исаака Ильича заехала Татьяна Щепкина-Куперник, молодая писательница. Она пользовалась особым благоволением Софьи Петровны, постоянно посещала вечера ее, летом жила вместе, роман с Левитаном проходил на глазах юной приятельницы Кувшинниковой.

Увидев Щепкину-Куперник, Левитан очень обрадовался, помог освободиться от покупок, которыми были полны ее руки, и взял заиндевевшую от мороза шубку своей нежданной гости. Радостная, веселая и звонкоголосая, какими умеют быть только юные девушки, она наполнила тихую мастерскую художника приятным шумом и смехом. И Левитан с удовольствием слушал оживленную свою посетительницу, приветливо улыбался ей, показывая новые этюды, которые она заехала посмотреть.

Щепкина-Куперник говорила быстро, торопливо, беспокойно взглядывая на свои часики. Художник обратил внимание на ее беспокойство и спросил об этом. Левитан узнал, что у нее оставалось полчаса времени и что она должна была попасть на вокзал к отходящему поезду, с которым ехала в Мелехово — имение Антона Павловича. И Левитан перестал улыбаться, задумался, потом признался девушке, что очень жалеет о своем разрыве с Чеховым. Щепкиной-Куперник было известно, что Антон Павлович морщился, вспоминая свою незадачливую «Попрыгунью», поссорившую его с Левитаном. Щепкина-Куперник решила воспользоваться удобным случаем и примирить бывших друзей.

— Едемте! — воскликнула она и перестала смотреть на этюды, которые показывал ей художник. — Едемте сейчас же, только собирайтесь скорее, мы опоздаем на поезд.

Левитан был в нерешительности: энергичный натиск девушки пугал и втайне радовал.

— Как, сейчас? — спросил он тихо и растерянно развел руками, сплошь перепачканными в красках.

— Помойтесь и едем! — почти приказала женщина. — Я уверена, что Антон Павлович только этого и ждет и не прогонит вас.

Исаак Ильич недовольно нахмурился, поняв, что гостья была на стороне Чехова. Левитан помедлил, вяло отошел к большому окну студии и грустно стал смотреть на огромную ель перед фасадом, всю засыпанную, как пушистым хлопком, вчерашней метелью.

— А вдруг Антон Павлович не поймет моего порыва, — пробормотал он печально. — И приезд мой будет совсем некстати.

— Я за все отвечаю! — воскликнула Щепкина-Куперник. — Я не сомневаюсь, что доставлю ему большое удовольствие, если привезу вас. Собирайтесь же! Время идет. Наверно, был уже первый звонок, и поезд скоро отправится.

Она взяла свои покупки со стула. Исаак Ильич заволновался, быстро отошел от окна, швырнул кисти в желтенькое ведрышко, где они обыкновенно хранились, и поспешно принялся мыть руки.

Левитан промолчал всю дорогу в поезде. На конечной остановке пересели в сани. Лошади пошли бойко по обкатанной легкой зимней дороге.

— Танечка, а если, а если мне суждено пережить неприятную минуту? — словно простонал Исаак Ильич, поежился, спрятал лицо в поднятом воротнике шубы.

Спутница ничего не ответила, ей передалось его волнение, она пожалела, что слишком погорячилась и была, может быть, напрасно самоуверенной. Страх за Левитана все усиливался. Теперь она вздыхала не меньше, чем Исаак Ильич.

В сумерках показался низенький мелеховский дом. Левитан думал, что колокольчик под дугой звенел ненужно громко. Сани с шумом раскатило на повороте к дому, и лошади остановились у крыльца. Вышел Антон Павлович.

Левитан робко и нехотя вылезал из саней. Друзья с минуту постояли друг против друга в замешательстве и… поздоровались. За ужином они сидели рядом, как будто ничего в прошлом не случилось и они никогда не расставались.

Плес

Огромный белый зонт стоял за городом у дороги. Под ним приютился Левитан. День был праздничный. В Плесе на Волге звонили. Мимо Левитана шли женщины; они возвращались после обедни в соседнюю деревню, остановились молча, долго смотрели на странного человека под необыкновенным зонтом и о чем-то перешептывались между собою. Левитана это стесняло. Он положил кисти. Тогда женщины почти побежали, подняв с пухлой летней дороги желто-серую тучу пыли. Исаак Ильич закрыл свежий этюд своим чесучовым пиджаком, пока проносило пыль, — она могла повредить этюд.

Проходили одни, другие… Дорога опустела. Над ней и над прилегающим полем было то летнее безмолвие, какое наступает в самые жаркие часы после полудня. Солнце, небо и безлюдная земля… Исаак Ильич снова вернулся к работе. Вдруг из оврага показалась отставшая старушонка. Она несла в белом платочке просвиру и поминальник. Богомолка доковыляла до Левитана и оперлась на свою кривую клюшечку. Было много солнца, и черный платок с глубоким напуском на глаза не спасал старухи, как она его ни поддергивала ниже. Прохожая долго смотрела на улыбавшегося художника, жевала губами и что-то потихоньку говорила. Потом перекрестилась, поискала в узелке копеечку, со страхом положила ее в