Читать книгу - "Эрик Булатов рассказывает. Мемуары художника - Эрик Владимирович Булатов"

от молодых до старых. Все собирались в разных домах, устраивали карнавалы, костюмированные вечера. В этих пригородных местах не было толпы диких отдыхающих, потому что они оставались на городском пляже. А здесь пляж маленький, специально для нас. Назывался Капсель. Сейчас его вроде бы застроили.

Любимые города Москва, Париж, Флоренция

Москва – это мой город, и не важно, где я живу сегодня и как часто там бываю, она всегда остается моим городом, и говорить о Москве все равно что о себе рассказывать. Я смотрю из окна моей мастерской на Чистопрудном бульваре и вижу Москву, которая была сорок лет назад, когда я там поселился. Она почти не изменилась, и мне это дорого и необходимо. Я не могу анализировать красоту Москвы, ведь Петербург в этом смысле гораздо величественнее, но он не мой город, каким бы прекрасным ни был.

Париж тоже не мой город, хотя я его очень люблю и доволен тем, что здесь живу. Здесь спокойно, хорошо работается. Красоту Парижа люблю, но с определенной дистанции смотрю на дома, улицы, атмосферу, хотя она мне подходит. И днем, и ночью переполненные кафе, где всегда весело, оживленно. Множество кафе есть и в других городах, но такая естественность и легкость бывает только в здесь. Не говоря уже о том, что готическая часть Парижа – моя любимая: прекрасные соборы на грязных улицах, контраст огромный, и город это выдерживал. А следом за Парижем вся Европа стала строить готические соборы.

Я пытался делать парижские картины, они выходили фрагментарными, но в последние годы мне удалось выразить Париж таким, как я его вижу, как я его понимаю. В этих работах есть старые улицы, где хранится атмосфера того готического времени, дома помнят и хранят эту атмосферу, а люди, которые проходят по улице, ничего не помнят, они просто проходят мимо как тени. В этом и есть контраст между улицами, домами, небом и прохожими. Мне кажется, что у меня получилось передать такое настроение, и я этим даже горжусь.

Флоренция – совсем другое. Жить бы я там не хотел ни в коем случае, только учиться. Это как в школу ходить: в школе-то жить не будешь, а ходить надо – ведь учиться необходимо. Флоренция – небольшой город, в котором в течение 200 лет непостижимым образом создавалась особая культура, начиная от Джотто, Данте до Микеланджело и Леонардо – все продолжалось. Когда туда езжу, я учусь у Фра Анжелико, которого обожаю, может, больше всех. Флоренция умеет хранить свое прошлое, хотя внешне она живая, современная, торговая.

Такого воздуха, такой атмосферы я нигде больше не видел. Думаю, Флоренция отличается от других городов. Скажем, Рим – это барокко. Флоренция принципиально не приняла барокко, тут его нет. Флоренция в этом смысле – антиРим. Она продолжала строить в XVI, XVII и в XVIII веках такие же дома, какие строились в XIV и XV, с такими же карнизами, окнами. Это удивительно, но это так. Флорентийцы верили в свое великое искусство, даже не то что в ренессансное, а проторенессансное, между готикой и ренессансом, такое рыцарское, суровое время. И город суровый, не театральный, а живой и деловой. И тем не менее он хранит эту рыцарскую суровость и величие того времени. В отличие от театральной Венеции, площадь Синьории излучает атмосферу подлинности: так все и было, так все и есть… Мы действительно оказываемся свидетелями чего-то такого, что происходит вокруг нас.

О Флоренции замечательно написал Мандельштам, даже не столько о самой Флоренции, сколько о Тоскане, которая для всех людей, которые любят искусство, в каком-то смысле является родиной. Мы все так или иначе с ней связаны и чувствуем ее первородство, наше происхождение оттуда.

Не сравнивай: живущий несравним.

С каким-то ласковым испугом

Я соглашался с равенством равнин,

И неба круг мне был недугом.

Я обращался к воздуху-слуге,

Ждал от него услуги или вести,

И собирался в путь, и плавал по дуге

Неначинающихся путешествий.

Где больше неба мне – там я бродить готов,

И ясная тоска меня не отпускает

От молодых еще воронежских холмов

К всечеловеческим – яснеющим в Тоскане.

О Марселе Дюшане и его последней работе

Все мои путешествия были связаны с моей работой и с интересом к искусству. В них я находил ответы на многие вопросы, которые возникали передо мной. Наверное, я бы никогда не заехал в Филадельфию, если бы меня не терзала давняя мечта увидеть работу Марселя Дюшана Etant donnes (по-русски можно перевести как «Дано»). Она интересовала меня давно, я читал статьи о ней, видел многие, правда, маловразумительные фотографии. Но мне все время казалось, что есть в этой работе что-то такое, что перекликается с моими мыслями о картине.

Etant donnes произвела на меня сильнейшее впечатление. Но сначала я бы хотел рассказать о самом знаменитом творении Марселя Дюшана – его ready-made «Фонтан» – перевернутый писсуар (готовые продукты. – Прим. ред.). Само понятие ready-made и просто его возможность совершенно изменили привычные представления об искусстве. Я попытался представить себе, как он пришел к этому ready-made.

Конечно, к этому времени он прошел серьезную школу, прежде всего школу кубизма. Кстати, мнение, что у него не получается живопись и поэтому он встал в позу ее отрицания (это мнение я слышал от людей серьезных и вроде бы понимающих) абсолютно несправедливо. Это неопровержимо доказывают такие его кубистические и посткубистические работы, как Nu dessandant un escalier или Marie например, так что дело не в этом.

Вспомним, каким было искусство в те годы, перед самой Первой мировой войной и до ее конца, то есть в 1910–1918 годах. Это был звездный час модернизма, его триумф. Художник совершенно освободился от необходимости внешнего сходства с предметами, которые изображал. Он мог делать с ними все что угодно: раскладывать их на части, выворачивать наизнанку, деформировать до полной неузнаваемости.

И мне кажется, у Марселя Дюшана возникла такая мысль: ну сколько можно мучить и насиловать предметы? Ведь ясно уже, что они больше не сопротивляются и с ними можно делать все что угодно. А нельзя ли, не трогая предметы, не касаясь их, прямо такими, как они есть, перетащить их в пространство искусства, не оставив на них даже следа краски?

Но как это сделать? Предметы могут быть как натуральными: растения,